Я смотрю на него, не понимая, что сказать, потому что эмоции переполняют меня.
— И если я когда-нибудь своим поведением заставлю тебя чувствовать себя виноватой, — продолжает он, — то ты можешь смело швырять мне в голову колпачки от ручек.
Я выдавливаю из себя слабый смешок.
— Только тогда? — шучу я, но шутка выходит совсем не смешной, потому что я полностью поглощена тем, что смотрю на него. За последние дни я так устала от слабо светящихся людей, что теперь очень рада оказаться рядом с ним — таким милым и совсем не светящимся.
— А вот ты, наоборот, похожа на метеорологическую карту, — замечает он.
Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не вырвать у него свою руку. Я не собираюсь к этому привыкать — ни к чтению мыслей, ни к идее того, что Джеймс воспринимает меня в виде теплого фронта.
— Правда? — спрашиваю я, чувствуя себя слегка разочарованной. По крайней мере, он не сказал мне, что я цвета попы бабуина — и на том спасибо. Он фыркает, и я понимаю, что он все еще настроен на мою волну. — Прекрати подслушивать!
— Прости, — говорит он, но по голосу его не скажешь, что он извиняется. Немного погодя он добавляет: — Я говорил несерьезно. Я вижу только слабое свечение.
— Почему я не могу слышать тебя так же хорошо, как ты меня? — спрашиваю я, потому что это действительно так. Мне кажется, что я слышу его только тогда, когда мы прикасаемся друг к другу.
— Я не знаю, — признается он. — Возможно, потому, что ты не полностью вампир.
Возможно. Несмотря на все мои попытки вернуть себя к нормальной жизни, у меня по-прежнему остается множество вопросов. Недавно я пыталась вспомнить то, что говорил Влад, и отделить разумные идеи от бредовых. Мне стоило взять его идиотскую записную книжку, когда он предлагал ее мне.
— Тогда что я такое?
— Ты Софи, — отвечает Джеймс. — Это единственное, что имеет для меня значение. И единственное, что имеет значение для кого-либо еще.
— Как ты думаешь, другие вампиры останутся?
— Марисабель уже уехала.
— Что?
— Да, уехала несколько дней назад. Она сказала, что здесь слишком много воспоминаний и что она хочет наконец-то попытаться пожить самостоятельно.
— Но куда она пойдет? — спрашиваю я.
— Она сказала, что придумает что-нибудь.
— Значит, остаются Виолетта с Невиллом?
— Виолетту отсюда и палкой не прогонишь. А у Невилла сейчас какая-то роль в мюзикле. В «Трое», что ли. Не помню. Он очень взволнован.
Даже странно, насколько я рада слышать, что Виолетта останется. Хотя это значит, что проблема с Нилом все еще... ну, впрочем, это проблема Нила.
— А что насчет Влада?
— Он мертв, Софи.
— Знаю. Но неужели люди в школе не будут интересоваться, куда он делся? — спрашиваю я.
— Нигде не осталось никаких записей. Влад с помощью силы убеждения заставил всех думать, что он должен быть здесь, а я смогу убедить их в том, что его здесь быть не должно. И к тому же, у него ведь нет родителей, которым можно доложить о том, что он прогуливает.
— А ты остаешься? — спрашиваю я. Хотя все говорит в пользу этого, мне просто необходимо, чтобы он сам сказал мне это.
Джеймс смотрит на меня потемневшими глазами. Лицо у него тоже потемневшее — наверное, потому, что сейчас вообще-то полночь. Но глаза его темнее. Клянусь.
— Куда мне еще идти? — тихо произносит он.
— Не знаю. Я подумала, вдруг ты захочешь уйти от... воспоминаний.
Он смотрит на небо, на звезды над головой.
— Когда я вернулся, мне казалось, что если я перееду в свой старый дом, то это будет так, словно... словно я исправил что-то. Я думал, мне будет казаться, что ничего не изменилось. А потом, когда я не почувствовал этого, я возненавидел этот дом. Я возненавидел каждый его кирпич и каждый камешек. Но теперь это уже неважно.
— Почему?
Он пристально смотрит на меня.
— Потому что когда я с тобой, я по-прежнему чувствую себя самим собой. И мне кажется, что этого вполне достаточно.
Его признание приводит меня в восторг — я не знаю другого слова, которым можно описать это чувство, — и это вызывает несколько технических проблем на пути между моим мозгом и ртом. Но, может быть, это потому, что теперь мне не нужно говорить. На этот раз у меня не возникает проблем с выражением своих эмоций. Я промахиваюсь со своим поцелуем немного к юго-востоку от цели, но Джеймс, повернув голову, исправляет мою тактическую ошибку. Конечно, это не идеальный поцелуй. Конечно, его губы прохладнее, чем губы среднестатистического парня, и, наверное, он мог бы без труда поднять меня на одной ладони. Но при данных обстоятельствах — очень странных обстоятельствах — я думаю, что это счастливейший конец.
И знаете что? Целоваться на крыше — это просто фантастика.
Благодарности
