Магия и тайна Тибета

Он громко захохотал.

– Кто хочет выбраться, еще больше завязнет. Я просто купаюсь в этом чувстве, как свинья в грязи. Но я перерабатываю его и превращаю в золотую пыль, в ручей чистой воды. Создавать звезды из собачьего дерьма – тяжелая работа!

Мой друг явно наслаждался собственным красноречием – этакая самодемонстрация, он ощущал себя сверхчеловеком.

– Разве эти паломники не правы, ожидая получить пользу от присутствия и благословения далай-ламы? Это простые люди, не стремящиеся к знанию высшего учения…

Но тут налджорпа перебил меня:

– Благословение будет действенным, если благословляющий обладает силой, которую он способен передать другим.

– Разве Дорогому Спасителю (далай-ламе) требуются солдаты, чтобы драться с китайцами или другими врагами, будь у него такая сила? Разве не вышвырнул бы он тогда любого, кто ему ненавистен, из страны и не окружил Тибет невидимым барьером, которого никто не мог бы пересечь?

– Гуру, рожденный в лотосе[4], имел такую силу, и его благословение до сих пор доходит до тех, кто поклоняется ему, несмотря на то что он живет теперь в далекой земле Ракшасас. Я только скромный его последователь, но все же…

Слова «скромный последователь» показались мне вызывающими – явное самолюбование: это «но все же» сопровождалось весьма многозначительным взглядом.

Переводчик мой тем временем выглядел очень озадаченным: он искренне и глубоко уважал далай-ламу и не желал слышать в его адрес никакой критики. С другой стороны, человек, способный «создавать звезды из собачьего дерьма», внушал ему суеверный ужас.

Собираясь уходить, я протянула Давасандупу несколько рупий для ламы: как я поняла, он на следующее утро уезжал, мне хотелось облегчить ему путешествие. Но подношение не понравилось налджорпе; он отказался принять его – и так уже получил непомерно много провизии и не знает, как унести ее с собой.

Давасандуп подумал, что не обойтись без уговоров; сделал несколько шагов вперед, намереваясь положить деньги на стол перед ламой. Затем я увидела: он напрягся, отшатнулся и ударился спиной о стену, будто его сильно толкнули; вскрикнул и схватился за солнечное сплетение. Налджорпа встал, усмехнулся и вышел из комнаты.

– Меня словно ударили изо всех сил, – сказал Давасандуп. – Лама раздражен. Как нам его задобрить?

– Давайте уйдем, – предложила я. – Лама, вероятно, не имеет к этому никакого отношения – наверно, у вас сердечный приступ, нужно посоветоваться с врачом.

Бледный, обеспокоенный, переводчик ничего не ответил. Да и что тут скажешь? Мы вернулись в гостиницу, но мне так и не удалось его успокоить. На следующий день Давасандуп и я выехали в Гангток.

Ослиная тропа, по которой мы ехали, вела прямо к Гималаям – священной земле, с древних времен воспеваемой индийцами в известных сказаниях и, по поверьям, населенной строгими колдунами, странствующими монахами и божествами. Летний курорт, устроенный иностранцами в этих величественных горах, еще не изменил их вида. В нескольких милях от отелей, где западный мир наслаждался танцами и слушал джазовые новинки, царили первозданные джунгли. Окутанная стелющимся туманом фантастическая армия деревьев, задрапированная в лиловато-синий мох, казалось, стоит на страже узенького прохода, предупреждая и угрожая путешественникам загадочными жестами. От низких долин, скрытых красочными джунглями, до самых горных вершин, покрытых вечными снегами, вся страна просто купалась в оккультных учениях.

Такие декорации только усиливали власть любого колдуна. Все так называемое буддийское население – это практикующие шаманы и разного рода медиумы: бонпосы, павосы, бантинги и ябосы обоих полов, которые даже в самых маленьких поселениях передают послания богов, демонов и умерших.

По дороге в Пакионг я заснула, а на следующий день уже была в Гангтоке. Когда въезжала в эту деревню-столицу, внезапно, словно приветствуя меня, налетела ужасная гроза с градом.

Тибетцы считают метеорологические явления проделками демонов или колдунов, а град – их любимое оружие. Первые используют его, чтобы помешать паломникам на пути к святым местам; вторые с его помощью защищают свои жилища от непрошеных гостей и отпугивают слабодушных кандидатов в ученики.

Через несколько недель после моего приезда суеверные страхи Давасандупа подтвердились: он проконсультировался у мопа (прорицателя) о внезапной атаке града в самый день моего приезда – славный, солнечный.

Оракул заявил, что местные боги и святые ламы не относятся ко мне враждебно, но, тем не менее, мне придется пережить множество неприятностей, если я надолго останусь в этой Стране религии, как сами тибетцы называют свою родину. И предсказание не преминуло сбыться!

Его высочество Сидкеонг Намгьял, наследный принц Сиккима, был настоящим ламой: настоятелем монастыря Карма-Кхагиутской секты и тулку[5], которого считали реинкарнацией его дяди – ламы, снискавшего славу святого. Как это принято, он получил монастырские одежды еще ребенком и провел часть юности в монастыре, главой которого сейчас стал. Британское правительство сделало его наследником отца-махараджи в обход старшего брата – назначило главой англизированных индийцев, их наставником и опекуном. Недолгое пребывание в Оксфорде и путешествие вокруг света завершили его беспорядочное образование.

Сидкеонг тулку[6] знал английский лучше родного, тибетского языка. Он говорил на хинди, а также немного по-китайски. Его частная вилла, которую он построил в садах отца, больше напоминала английский загородный дом, чем тибетский храм. Тот же контраст повторялся и во внутреннем убранстве его резиденции: первый этаж меблирован на английский манер, тогда как на втором господствовали ламаистские статуи и была устроена тибетская гостиная.

Молодой принц отличался широкими взглядами, – он сразу заинтересовался моими исследованиями и во многом помог мне в работе.

Первая половина моего пребывания в Сиккиме была отдана посещениям монастырей, разбросанных по лесам. Меня восхищало их живописное расположение, – обычно их строили у подножия гор. Мне нравилось воображать эти сельские жилища, населять их мыслителями, свободными от мирского тщеславия и треволнений, проводящими свои дни в покое и глубокой медитации.

Но оказалось, монастыри не совсем такие, какими я их себе представляла. Монахи Сиккима большей частью неграмотны и не особенно стремятся к просвещению, даже в области буддизма, который исповедуют; к тому же они не имеют необходимого для учения свободного времени. Гомпа Сиккима большей частью бедны, если у них и есть какой-то доход, то очень небольшой и совсем нет богатых покровителей. Их трапа (студенты) вынуждены зарабатывать себе на жизнь.

Иностранные авторы называют всех без исключения ламаистских священников ламами, но в Тибете это не принято. Среди монахов имеют право носить титул ламы[7] лишь духовные сановники: тулку; настоятели больших монастырей; главы больших монастырских колледжей; монахи, обладающие высшими университетскими степенями. Все другие монахи, даже те, которые посвящены в духовный сан и являются гелонг, называются трапа. Тем не менее считается хорошим тоном при встрече обращаться «лама» к пожилым и образованным монахам.

В Сиккиме очень многих трапа их коллеги берут себе для обучения: исполняют некоторые религиозные ритуалы, учат новичков читать литургию и получают в качестве оплаты подарки, реже деньги, а часто прислуживают своим наставникам дома. Однако отправление священных функций – главный источник их дохода.

Ортодоксальный буддизм строго запрещает религиозные ритуалы, и ученые ламы знают, что достичь духовного просветления можно только с помощью личного интеллектуального усилия. Но все же большинство из них верят в эффективность некоторых ритуальных методов исцеления больных, поиска материального процветания и победы над вражескими сущностями, а также направления душ умерших в