Аттикус кивнул, записывая свои координаты на обратной стороне визитки. Полицейский еле сдержал улыбку.
— Знаешь, это была не лучшая идея.
В ответ Аттикус снова кивнул и протянул визитку.
— Просто воздал им должное.
Теперь уже кивнул коп.
— Придется их так растелешенными и вести до машины.
Он улыбнулся, затем добавил серьезно:
— Надо записать ваши показания. В участке.
— Без проблем, — сказал Аттикус, потом кивнул на Джиону. — Можно, я сначала позабочусь о ней?
— Как вам будет удобнее. Попозже заедете или завтра.
С лица дочери не сходило выражение ужаса.
— Что ты с ними сделал? — спросила она.
— Свершил акт возмездия. Смотри.
Из здания паркинга выходили копы, конвоируя арестованных со скованными наручниками руками. Но не это привлекло внимание местных зевак: вся одежда на парочке хулиганов была разрезана на узкие полоски. Заржала компания подростков. Некоторые защелкали кнопками фотокамер на мобильниках. Местные кумушки в сторонке стыдливо прикрывали руками рты и неодобрительно покачивали головами, не отрывая тем не менее глаз от действа. Спереди вид был еще более-менее благопристоен, но сзади взгляду любопытных открывалось все, что обычно находится под одеждой и не предназначено для всеобщего обозрения.
— Вряд ли они теперь осмелятся появиться в Портсмуте, — сказал Аттикус. — Если не захотят, чтобы над ними смеялись на каждом углу.
Он посмотрел на Джиону. Лицо ее озарила радостная улыбка — такая редкость за последние годы. Неужели ради этого необходимо было оголить задницы местному хулиганью? Кем же стала дочь? Удастся ли им снова подружиться?
А ведь еще предстоит сообщить ей о переезде.
В «эксплорере» воцарилась неловкая тишина. Джиона сидела, скрестив руки на груди, к которой меньше часа назад насильник приставил нож. На шее Аттикус разглядел несколько свежих синяков.
— Ты уверена, что в порядке?
— Спокуха.
— У тебя синяки на шее. Сильно он тебя, а?
Джиона посмотрела на себя в зеркальце. Критически исследовав шею — медленно сползла по сиденью. Не в силах держаться долее, разрыдалась.
Аттикус свернул на обочину и остановил машину. Нет, он не может спокойно смотреть на слезы единственного ребенка. Отстегнуть ремень и прижать ее к себе — но Джиона сама уже придвинулась к отцу и положила голову на его колени. Аттикус крепко обнял ее и пробормотал:
— Я люблю тебя, доченька. Люблю.
Рыдания становились громче. «И дело не столько в случившемся», — понял Аттикус. Сдерживаемое на протяжении двух лет горе наконец-то обрело выход. Ни слезинки не пролила Джиона, узнав о маминой смерти, но спустя месяц волосы ее приобрели ярко-красный цвет, а между ней и отцом воздвиглась стена. И вот, похоже, стена теперь рухнула. Аттикусу очень хотелось бы в это верить.
Десять минут прошли в молчании, нарушаемом только всхлипываниями Джионы. Наконец она успокоилась, вытерла слезы и откинулась на сиденье. Аттикус испугался, как бы между ними вновь не выросла стена, но тут девушка заговорила:
— Я тоже люблю тебя, папочка.
Аттикус почувствовал, как часто забилось его сердце, и вынужден был сделать паузу, прежде чем ответить:
— Хм… «папочка»?
Этой улыбки он ждал от дочери два долгих года.
— Спасибо, что выручил меня.
С деланым безразличием он пожал плечами.
— Просто оказался поблизости.
Она похлопала отца по руке.
— Я так и поняла.
Вновь повисла тишина. Аттикус отчаянно хотел сказать что-нибудь такое, что окончательно бы разрушило стену отчуждения, — но что он мог сказать дочери, которую чуть было не изнасиловали, с которой он за два года едва обмолвился парой слов… чьи глаза напоминали о Марии, а нос… нос-то был его.
«Правду», — решил Аттикус.
Не успел он открыть рот, как Джиона нарушила молчание:
— Я знаю про Энн-Арбор. Мы переезжаем.
С открытым от удивления ртом Аттикус воззрился на дочь.
— Я ведь из поколения Игрек,[12] — ответила на незаданный вопрос Джиона. — Твое поколение… устарело. Я выросла с компьютером, а вот ты не умеешь подчищать за собой следы. Никогда не слышал, что можно удалить из браузера адреса посещенных сайтов? Очистить список недавних документов? А я-то считала, что в спецназе учат осторожности.
— Ну, знаешь ли, между М-16 и «Виндоус» — разница еще та.
Аттикус включил передачу и выехал на дорогу.
«Ну и девчонка, раскрыла все мои карты, — не без гордости подумал он. — И ведь она права».
Он становился стар, медлителен, сентиментален. Нет, с физической формой пока еще все в порядке, но цепкость ума не та. Ему не хватало риска, острых ощущений, как прежде, когда он с другими «котиками», защищая страну, выполнял опасные задания, уничтожал врагов. Все переменилось с появлением Марии — Аттикус обнаружил, что есть в жизни и другие ценности: жена, дочь.
Да, он остепенился, одомашнился. Ни на мгновение не сожалея о переменах, он все же скучал по былым боевым операциям, по тем непередаваемым ощущениям, когда пули свистят вокруг в поисках цели (и эта цель — он), но не находят. Так прошли десять лет его жизни.
— Дядя Коннер так разволновался из-за нашего переезда. Он…
— Ты говорила об этом с моим братом, а не со мной?
Джиона покраснела.
— Но ведь и ты не хотел обсуждать со мной эту тему. Мог хотя бы спросить мое мнение. Вдвоем и подумали бы.
— Да что мы делали-то с тобой вдвоем? — повысил голос Аттикус.
Переведя дыхание, заговорил уже более спокойно:
— Пойми, так будет лучше для нас обоих. Мне предложили работу в Детройтском зоопарке — смотреть за тюленями. Я теперь не буду месяцами отсутствовать дома. Мы сможем больше времени проводить вместе, наладим отношения. О'кей?
Джиона коротко кивнула.
— О'кей… Когда уезжаем?
— А ты не знаешь?
Улыбка в ответ.
— Я могу прочитать то, что хранится на винчестере, но не мысли.
— Через три дня.
— Круто…
— Ну да…
— Спасибо, что сообщил не в последнюю минуту.
— Не знал просто, как тебе сказать…
