Никому из тех, кто подумывает об учебе в бизнес-школе, не нужно беспокоиться о том, сумеют ли они выдержать второй курс, во всяком случае, не больше того, как волноваться, переживут ли они весну после жестокой зимы. Это как раз первый курс, о котором следует хорошенько задуматься.
Все, о чем я написал — произошло. Но в интересах читабельности я в определенной степени спрессовал события, несколько своевольно обращаясь с датами и хронологией. Из уважения к личной жизни своих однокурсников и преподавателей я почти полностью населил эту книгу действующими лицами, по кусочкам набранными из индивидуальных особенностей, жизненного опыта и биографических данных разных реальных людей. Преподаватели, выведенные на этих страницах, не читали те курсы, что я посещал. Соседи по общежитию, хотя и взяты из гущи знакомых студентов, вовсе не были моими соседями. Очень небольшое число лиц, появляющихся под собственными именами, либо сами разрешили мне изобразить их портреты, либо являются известными общественными фигурами, чью личность было бы глупо скрывать.
Хотя я пытался передать атмосферу учебных занятий в бизнес-школе не слишком техническим языком, в книге есть некоторые пассажи, которые кое-кому из читателей покажутся неудобоваримыми. Если с этим столкнетесь вы, то пропустите такие страницы. Мне и самому зачастую хотелось пропустить кое-какой учебный материал.
И замечание напоследок.
Я горжусь тем, что я — выпускник Стенфордской бизнес-школы. Ее преподавательский состав и администрация — это мужчины и женщины необычных интеллектуальных дарований и способностей, постоянно стремящиеся подогнать к современности и улучшить это и без того замечательное учебное учреждение. Если кое-что из написанного прозвучит в критических тонах, то лишь оттого, что это было изложено по записям, сделанным in extremis. Нынче, когда бизнес-школа далеко в моем прошлом, я смотрю назад на Стенфорд с чувством своего рода благоговения перед всем тем, чему он меня научил.
Порой Стенфорд представляется мне в таком золотом ореоле ностальгической привязанности, что на мгновение мне хочется туда вернуться. Но потом я спрашиваю себя: 'Что бы ты сделал, если бы кто-то в самом деле сказал, что тебе придется повторить первый курс?'
Ответ всегда один и тот же. Упав на колени, я взмолился бы о пощаде.
ПРОЛОГ
Прощание с вождем
Одним пятничным вечером летом 1988-го года я прощался с президентом Соединенных Штатов.
На минуту я остановился в ожидании на колоннаде, что Г-образной скобой охватывает две стороны Розового Сада. Широкий прямоугольник центрального газона, удобряемый, пересаживаемый, аэрируемый, орошаемый и подстригаемый столь прилежно, что в полуденном блеске он мог напоминать лужайку для гольфа, приобрел сейчас богатый, имперский оттенок. На кустах и цветах по границе сада собрались тени, расставляя темные акцентирующие штрихи. Сама же белизна Белого дома расплылась сливочным тоном.
Джим Кюн, личный помощник президента Рейгана, открыл дверь в Овальный кабинет.
— Он заканчивает со своими бумагами, — сказал Джим. — Еще с минуту.
Каждое утро Джим встречал президента в семейном комплексе на втором этаже резиденции, спускался с ним на лифте и сопровождал его по дорожке мимо этой колоннады, от резиденции у длинной палочки буквы «Г» до Овального кабинета на другом конце. Затем, по вечерам, Джим провожал президента обратно. Иногда этот вечерний променад с президентом Джим устраивал и для увольняющегося члена администрации. Уходящему работнику это давало возможность попрощаться.
Распахнулась дверь в Овальный кабинет. За порог ступил Джим Кюн. Вслед за ним фотограф, затем агент секретной службы, а потом, еще через мгновение, и сам президент.
На президенте был коричневый костюм. Лицо его выглядело румяным, мягким и дружелюбным. Он взглянул на меня и подмигнул.
— Ну, Питер, — сказал он, — хочу поблагодарить тебя за все.
Фотограф сделал несколько стандартных снимков с рукопожатиями и на мгновение мне показалось, что на этом конец. Затем президент Рейган, чьи актерские глаза никогда не теряли своей живости, обернулся к фотографу и сказал:
— Симпатичный закат. Как насчет пары снимков на прогулке?
Словом, президент и я, так сказать, неспешно пошли вдоль колоннады, непринужденно болтая о том, о сем, в то время как фотограф суетливо перебирал ногами впереди, жужжа своей камерой. Когда мы достигли двери в резиденцию, президент приостановился.
— Так и куда ты теперь?
— Стенфордская бизнес-школа, мистер президент.
— Стенфорд? Ну что же, будь только повнимательней. Там профессора несколько…
Тут его глаза весело заблестели и он продемонстрировал свой знаменитый жест, тряся склоненной набок головою. Я, конечно же, знал, что ему припомнилось. Однажды Стенфорд предложили в качестве места под Библиотеку им. Рейгана, комплекс для хранения бумаг президента после того, как он покинет Белый дом. Но преподаватели и студенты Стенфорда возмутились. Были марши, транспаранты и скверные речи — краткий луч, блеснувший из шестидесятых. Идею пристроить Библиотеку им. Рейгана в Стенфорде забросили.
Отдав должное своему актерскому прошлому, президент выдержал паузу. Безупречный, округлый момент.
— Профессоров там… клонит на левый бок. — Он хмыкнул. — Но ты свяжись с моим другом Мильтоном Фридманом. Мильтон тебя удержит на пути прямом и узком.
Джон Кюн передал президенту коробочку, по-подарочному обернутую в золотую фольгу. Внутри, как мне было хорошо известно, лежала пара запонок с выгравированной президентской печатью.
— Ну, еще раз спасибо за все, что ты сделал, — сказал президент, вручая мне коробочку. — Особенно за речь у Берлинской стены. — Он снова подмигнул. — Я в Берлине был очень красноречив.
Агент секретной службы открыл дверь в резиденцию. Президент еще раз потряс мне руку.
— Удачи, — сказал он.
Затем президент, Джим Кюн и агент шагнули через порог и были таковы.
Фотограф повернулся и направился обратно в свой офис в Западном крыле. Я остался бесцельно стоять, впитывая в себя всю сцену, прежде чем уйти из Белого дома в последний раз.
В последний раз. Только сейчас, когда я все еще оттягивал свою последнюю задачу — забрать остатки пожиток из кабинета в Старом корпусе — бесповоротность и окончательность того, что я выбрал, начала проявляться в голове. Прошедшая неделя была просто-напросто слишком лихорадочной, как одно большое туманное пятно. Лишь только днем раньше, в четверг, я отправил более двадцати ящиков с книгами, кухонной утварью и зимней одеждой (в Калифорнии мои толстые пальто и свитера не понадобятся) домой, к родителям, которые наймут какого-нибудь паренька по соседству разложить все это по полкам в подвале. Я потратил неисчислимые часы, освобождаясь от мебели, закрывая банковские счета и заполняя последние анкеты для Стенфорда. Каждый вечер на протяжении более чем недели мне приходилось заглядывать на ужин или пару бокалов к друзьям, прощавшихся со мной и желавших всяческих благ.
Сейчас я думал обо всем том, от чего отказывался. Было интересно работать в Белом доме, не только нервном центре глобальных и национальных дел, но еще и на островке небольшого комфорта, даже, скажем прямо, роскоши. Когда я путешествовал с Шефом, госавтомобиль довозил меня до базы ВВС Эндрюс и президентского самолета 'Борт № 1', доставлявшего нас до места назначения и поджидавшего там кортежа. Никаких очередей за билетами на платную автостраду — никаких билетов вообще. А звонки из Белого дома? Мне ни разу, никогда, даже в голову не могло придти, что на мой звонок не будет ответа. Даже мой кабинет (некогда принадлежавший Джону Дину, коего прославил Уотергейт) нес с собой такие удобства, которые знакомы лишь немногим прочим тридцатилетним — потолки под четырнадцать футов, изысканная мебель из настоящего, полновесного дерева, мраморный камин. По утрам я мог придти на работу, взять себе чашечку кофе и просмотреть газеты в столовой Белого дома, потом прогуляться до Южной лужайки, чтобы
