тридцать два. Конечно, для армии в десятки тысяч человек – совсем немного, но для военных орденов потеря весьма существенная; тем более, что их роль в поддержании порядка с каждым днем все возрастала.
Епископ Акры, вознося восторженные хвалы поведению тамплиеров, писал: «Тамплиеры же были преисполнены духом Гедеона [Книга судей, гл. 6-8], и пример их вдохновлял прочих христиан». А германский поэт пошел даже дальше, перенеся тамплиеров в мир фантазий. Миннезингер Вольфрам фон Эшенбах, отправившийся в крестовый поход с отрядом германских солдат, испытывал благоговение перед духовным пылом и преданностью военных орденов Богу, особливо рыцарей-тамплиеров. В своей эпической поэме «Парсифаль» он приравнял тамплиеров к рыцарям Святого Грааля, чем уготовил им в легендах о рыцарях Круглого стола роль стражей замка Грааля. Вероятно, его духовное переосмысление кровавого действа, разыгравшегося перед ним в окружении невзгод и болезней, хотя бы отчасти было вдохновлено еще более выдающимся гостем, прибывшим, дабы принять участие в борьбе христиан.
Люди едва осмеливались поверить собственным ушам, когда по стану крестоносцев стрелой разлетелась эта весть. Они сбегались толпами, только бы хоть одним глазком поглядеть на знаменитого святого – брата Франциска Ассизского, вдруг оказавшегося среди них. Франциск надумал отправиться на место боев, ибо вопреки всем свидетельствам обратного (что верно и по сей день) – свято верил, что мира на Ближнем Востоке легко добиться, если только люди доброй воли сядут рядком и все обсудят ладком. Для кардинала Пелагия, видевшего в преклонении перед Франциском подрыв собственного авторитета, визит оказался неприятной неожиданностью, но он никак не мог возбранить гостю навестить султана аль-Камила под мирным флагом.
Султану доложили, что гость – святейший человек («христианский дервиш»), чрезвычайно почитаемый единоверцами, но когда тот предстал перед ним, мусульманский владыка был просто ошеломлен. Франциск, хранивший верность обету нищенства, явился к султану босиком, со спутанными волосами, в изодранном рубище и – что более всего потрясло аль-Камила – грязным и смрадным. Тем не менее, усадив Франциска на почетное место, султан выслушал его очень внимательно, предложил ему угощение, а по окончании аудиенции поднес богатые дары, каковые тот во исполнение обета нестяжания вынужден был отклонить. Франциска порадовало, что его приняли с таким уважением, но то было не уважение к человеку, причисленному собственной церковью к лику святых, а предписываемое культурой султана почтение ко всякому, кого Аллах осенил безумием. Оба не поняли друг друга ни на йоту.
Из Дамьетты сведения аль-Камилу доходили неутешительные: среди воинов запертого там гарнизона разгулялась болезнь, взимавшая свою гибельную дань, и долго им не продержаться. Донесения, поступавшие с северо-востока, тоже не радовали, указывая на возможность войны в Сирии, поскольку среднеазиатский шах Хорезма сумел захватить изрядную часть современного Ирана и Ирака и держал суннитского халифа Багдада в плену. В такой обстановке брат султана аль-Муаззам в Дамаске вряд ли уделит хоть толику своих войск для помощи Египту.
Чтобы распутать этот клубок, аль-Камил освободил пленного рыцаря-католика, дабы тот доставил крестоносцам послание: аль-Камил предлагал короткое перемирие, во время которого готов был обсудить вопрос о том, кому должен принадлежать Иерусалим. Перемирие христианские полководцы приняли, но от переговоров решительно отказались. Передышкой же обе стороны воспользовались, чтобы укрепить оборону. Тамплиеры употребили это время для тайного созыва в полевых условиях Великого Собора, где избрали пятнадцатым Великим Магистром закаленного в сражениях брата Педро де Монтегю. Избрание испанского тамплиера вождем ордена, почти целиком состоящего из французов, было в диковинку, но рыцари, должно быть, сочли, что испанцу будет куда проще найти общий язык с испанским кардиналом Пелагием.
И тут аль-Камил приготовил крестоносцам дивный сюрприз. На сей раз он освободил из плена даже двух католиков – видимо, чтобы оба вкупе удостоверили его поразительное предложение. Буде крестоносцы просто покинут Египет, он передаст им Иерусалим, центральную Палестину с Назаретом и Вифлеемом и территорию Галилеи. Мусульмане же оставят за собой только замки Трансиордании. Дабы скрепить сделку, султан вернет святую реликвию – Животворящий Крест Господень. Вот уж воистину полнейшая победа воинства Христова. Европейские дворяне и вместе с ними король Жан, рассчитывающий после возвращения страны стать ее правителем, призывали немедленно принять предложение.
Однако кардинал Пелагий встретил предложение султана в штыки, желая добиться абсолютной, безоговорочной победы над иноверцами, чтобы лично продиктовать им условия капитуляции. Командиры тамплиеров и госпитальеров тоже запротестовали, но по более реальным соображениям. Во-первых, Иерусалим и окрестные земли находятся в руках султанова брата аль-Муаззама Дамасского – так как же аль-Камил собирается отдать владения, которыми не распоряжается? Во-вторых, после заключения договора европейские паломники-крестоносцы отправятся по домам, возложив оборону вновь обретенных территорий на военные ордена, – а ведь стены Иерусалима разобраны, крепости в Галилее разрушены, и мусульмане смогут напасть когда вздумается, а после стремглав укрыться за Иорданом, в оставленных за собой замках Трансиордании. Тамплиеры жаждали снова обосноваться в мечети аль-Акса на месте храма Соломонова, но не на такой же шаткой основе! Единственным разумным выходом было потребовать, чтобы аль-Камил пополнил свое предложение еще и крепостями Трансиордании.
А итальянские торговые города-государства так возмутились предложением султана, что устроили кровопролитный бунт, дошедший до того, что одного из рыцарей Храма, пытавшегося восстановить порядок, просто-напросто убили. Дело в том, что итальянцам никакая выгода от территорий в центральной Палестине и Галилее не светила, зато Дамьетта представляла собой узкий конец своеобразной географической воронки, в которую стекались товары центральной и восточной Африки и специи из Индии, так что продвигаясь с боями вверх по Нилу, можно было прилично заработать. И они поддержали кардинала Пелагия, категорически отвергшего предложение аль-Камила.
Составляя донесение в Рим, недавно прибывший епископ Акры Жак де Витри не скупился на оправдания кардиналу и себе самому: «Многие из наших паломников полагали сказанные предложения важными и пристойными… но таковые, кто по опыту знаком с притворством оных [египтян], то и дело изменяющих слову… тамплиеры, госпитальеры, тевтонские рыцари, легат, патриарх, архиепископы, епископы… не придали никакого значения упомянутым лживым речам, считая, что сарацины не имеют иных намерений, кроме как под прикрытием фальшивого мира рассеять войско Христово…» Папе наверняка было приятно читать такое донесение, да только ни епископ, ни кардинал не обладали ни малейшим опытом ведения дел с египтянами, – хотя до возвращения домой им еще предстояло хлебнуть его с лихвой его горечи.
Когда мирное предложение отвергли, руки у султана опустились, ведь доставить в Дамьетту ни подкрепление, ни провизию он не мог. Все доходившие до него донесения твердили, что город, пребывающий на грани голода, опустошает заразная болезнь. В них также говорилось, что мертвые лежат прямо на улицах, потому что живые чересчур слабы, чтобы хоронить их.
Христианам стало известно об этом несколько дней спустя, когда они не увидели на внешней стене Дамьетты ни одного защитника. Осторожно, опасаясь подвоха, крестоносцы приблизились к стене и приставили штурмовые лестницы. Медленно взобравшись по ним в полной готовности к внезапной контратаке со стены, на самом верху они обнаружили, что вся внешняя стена брошена на произвол судьбы. Перебравшись к внутренней, они столкнулись почти с такой же ситуацией. Слабое сопротивление больше смахивало на уличную потасовку, чем на бой. Ворота открыли, почти не встретив сопротивления, и озадаченное войско крестоносцев беспрепятственно вошло в город.
На сей раз обошлось без массового истребления мусульман, потому что защитники города были по большей части либо мертвы, либо чересчур жалки, чтобы поднять на них оружие. Всех оставшихся в живых взяли в плен, не встретив ни сопротивления, ни даже протестов. Несмотря на неизбежное мародерство, собрали и немало трофеев для распределения среди воинов. Как водится, доли, выделенные рыцарям и сержантам тамплиеров, госпитальеров и тевтонских рыцарей, получили их казначеи. Кардинал Пелагий провозгласил, что покоренный город – теперь имущество церкви, находящееся в его самоличном распоряжении, но тут воспротивились все, даже военные ордена, прежде поддерживавшие его во всех
