лишь несколько книг, каждую из которых я зачитала до дыр и теперь разбираю греческие манускрипты. Юст все забрал. Исчезли даже старинные статуи. Он заявил, что они мне не нужны. Ответь, Сен-Жермен, что мне делать? – Рыдания вновь подступили к ее горлу, но ей удалось их удержать.
– Уйди от него. И будь со мной. Я твержу тебе это уже год.- Его руки проворно освобождали ее от одежды.
– Но преторианцы…
– Если бы даже все офицеры имперской армии взялись шпионить за мной, я бы нашел способ обвести их вокруг пальца. И это не пустые слова, уймись, Оливия. Ты будешь со мной, даже если мне придется тащить тебя через весь Рим за волосы.- Словно подчеркивая вескость этого утверждения, Сен-Жермен выдернул шпильки из неопрятного узла на ее затылке и с наслаждением зарылся лицом в ливень освобожденных волос.- Послушай, Оливия. Ты – часть меня. Ничто на свете этого не изменит, за исключением истинной смерти, но она вот уже как две тысячи лет обходит меня стороной. Мы неразрывно связаны, пойми и прими это.- Его полураскрытые губы вновь приникли к ее устам, но она отстранилась.
– Нет, не могу. Сен-Жермен, прости, но я не могу.- Оливия отвернулась.- Возьми то, что тебе нужно, и уходи.- Она закрыла глаза, чтобы сдержать слезы.- Не мучай меня ложной надеждой. Уходи,
Сен-Жермен. Нам не следует больше встречаться. Слишком больно потом возвращаться к… другому. Я хочу стать сильной, но делаюсь все слабее. Уходи
– У тебя столько силы, что хватит на сотню женщин,- сказал он, придвигаясь ближе, чтобы заглянуть ей в лицо.- Кто еще смог бы вынести то, что выносишь ты? Первая жена Юста сошла с ума, вторая мертва, А ты остаешься в здравом уме и противостоишь негодяю.
– Нет, Сен-Жермен. Пожалуйста,- взмолилась она,- возьми от меня свое. Это, по крайней мере, я могу тебе дать, и… простимся.
Он резким движением вздернул ее подбородок.
– Ты это серьезно? Ты хочешь, чтобы я утолил свою жажду и скрылся? Ты думаешь, мне этого будет достаточно? Говори!
Оливия опустила ресницы. Она не могла смотреть в его завораживающие глаза.
– Да. Думаю, да,- Боги, как тяжело он воспринимает отказ! Выбора нет, напомнила она себе, и сердито нахмурилась.
– Возможно,- вздохнул Сен-Жермен, ослабляя свою хватку.- Возможно, прежде мне этого и хватило бы. Но не сейчас.
– Но… почему же? – прошептала она, протягивая руку и дотрагиваясь до его опечаленного лица.
– Потому что я познал с тобой большее, чем с другими. И не хочу от этого отступаться.- Он провел пальцем по линии ее губ.- Мне нужна твоя близость.
– А кровь? – спросила Оливия.- Всегда ведь есть кровь.
– Да. И всегда будет. В ней моя жизнь. Как и твоя.- Сен-Жермен усмехнулся, потом стал серьезен.- Я не знаю точно, что происходит, но мне кажется, что в моменты экстаза она наполняется энергиями высших порядков. Я получаю мощный живительный импульс, но только в том случае, когда наслаждаешься ты. Мой экстаз зависит от твоего, и тут ничего не поделать. Но есть и другое. Я познал счастье самоотдачи. Я ощутил, что могу отдавать и не брать.
Оливия взглянула на него с недоверием. Мысли ее путались. Что-то во всем этом не сходилось, не клеилось. А не хитрит ли он с ней?
– Сен-Жермен?…
– Я знал эти вещи, но накрепко о них позабыл за долгие столетия скучной жизни, Оливия. Или уверил себя, что они слишком уж эфемерны, чтобы брать их в расчет. Близость не волновала меня, я полагал, что долголетие дано мне в компенсацию за эту потерю. Теперь я прозрел. Вечное одиночество означает вечную горечь.- Он вдруг прижался к ней так, что она задохнулась.- Не отвергай меня, дорогая. Позволь мне жить для тебя. Позволь мне помочь тебе забыть зверства насильников и освободиться от внутренней муки. Нам уже не дано расстаться. Мы давно преступили запретный порог.
– Что ты хочешь этим сказать? – удивленно спросила Оливия. В его голосе проявилась резкая, незнакомая нота, она-то и насторожила ее.
– Сколько лет мы знакомы? Пять? Сколько интимных встреч у нас состоялось? Тридцать? А может быть, больше? Для перемены в твоем организме достаточно шести или семи.
Она широко раскрыла глаза.
– Для перемены? Во мне? Что это значит?
– Это значит, Оливия, что ты переживешь свою смерть и, воскреснув, станешь такой же, как я. Я говорил об этом… давно, когда у нас только-только все начиналось. Я полагал, ты это поняла.
Она смутно припомнила, что он действительно говорил ей что-то такое.
– Не думаю, что поняла.- Оливия казалась смущенной.- Я стану такой, как ты? Во всем на тебя похожей?
– Почти.- Он отвел с ее лица волосы и опечаленно улыбнулся.- Однако способность заниматься любовью в привычной всем дамам манере останется при тебе. Женщинам с этим проще.
Она скривилась.
– Вряд ли когда-нибудь мне захочется этого.
– Ну разумеется… на первых порах,- с деланной непринужденностью произнес Сен-Жермен.- Но вечность тянется долго.- Он извернулся, чтобы прикоснуться губами к ее груди, Оливия отстранилась.
– Что со мной станется? Какой я буду? – Первый испуг прошел, и она вдруг обнаружила, что перспектива стать похожей на своего удивительного любовника вовсе не кажется ей отвратительной. Как ни крути, а ничего неприятного в нем, похоже что, нет.
– Внешне ты практически не изменишься. Просто в тебе добавится силы – воистину неиссякаемой, если… гм… ты будешь вовремя подкрепляться,- и твоему организму больше не понадобится длительный сон. Ночь станет для тебя продолжением дня. Правда, в твоих ощущениях появятся странности, например такие, как неодолимая тяга к местам, где ты родилась. Ты сможешь их покидать, но в этом случае тебе придется носить горстки родной почвы с собой… для утешения и защиты.
– Ты и впрямь родом из Дакии? – вдруг спросила она.- Или это легенда, уловка?
– О нет, это чистая правда. Я без необходимости стараюсь не лгать. Прежде моя родина звалась по-Аругому. Потом ее заселили даки.- Он с болью подумал, что с тех пор минуло около тысячи лет.- Время от времени я навещаю родные места, но все там переменилось. Прежней осталась только земля.- Сен-Жермен задумчиво улыбнулся.- Горцы меня принимают за чужеземца. Узнай они правду, мне бы несдобровать. Край полон легенд о греческих ламиях 54, там смешивают таких, как я, с ними.- Он посмотрел на Оливию.- Да, дорогая, тут есть, от чего загрустить. Нас мало, мы презираемы и уязвимы. Она потянулась к нему.
– Я не очень-то испугалась, не думай. Мне даже хочется походить на тебя.
И это было почти правдой. Жизнь в пустом и холодном отеческом доме давно уже стала казаться ей тупиком, не имеющим выхода, и вдруг впереди забрезжил иной и, похоже, спасительный путь. Что ожидало ее в дальнейшем^ Сирийский бордель для римских легионеров? Юст не раз со смаком расписывал, что там творится, но ее уже не пугал и бордель. Чем положение шлюхи хуже того, в котором она находится? Оливия застонала и поднесла руку к глазам.
– В чем дело, милая? Ты все же расстроилась? – встревожился Сен-Жермен.
– О нет. Просто Юст утверждает, что все женщины – потаскухи и что нам нельзя давать волю.- Оливия смолкла, обида на мужа мешала ей говорить.- Я ведь тоже имею право на какие-то удовольствия, верно?
– Верно, если на это нужны какие-нибудь права.- Он сердито нахмурился. Оливии надо встряхнуться. Покорность и обреченность словно бы стали частью ее существа.- Послушай, милая. То, что с тобой происходит, вовсе не норма, а уродливое отклонение от нее. Ты молодая здоровая женщина, и, когда боль пройдет, тебя неминуемо потянет к мужчинам. Сейчас тебе это кажется невероятным,- быстро проговорил он, предвосхищая возможные возражения,- но не все мужчины похожи на Юста. Отнюдь не все, уверяю тебя. Появятся и такие, что воспламенят твою чувственность. Ты должна понимать это и быть готовой к подобному повороту событий. Такова наша жизнь.
