другие эйманы и их жены.
Мужчины переглянулись над ее головой.
— Ты ей все рассказал? — поинтересовался Авиел. Ответа Ранели не услышала, видимо, его и не требовалось. — Это не по нашим правилам, — заметил он.
— Да-да, по вашим правилам я должна быть на кухне вместе с Таной и Трис, — заторопилась девушка. — Я не буду вмешиваться, обещаю. Если хотите, не отвечайте.
Каракар на нее не взглянул, глядел на сына.
— У нас невестка не указывает свекру, что он должен делать, а чего не должен, — Ранели опять допустила ошибку: вот уж воистину язык — главный предатель. — Я думаю, Алет расскажет тебе все, что захочет рассказать, а сейчас пойдемте в столовую. Пожалуйста, посмотри, готов ли завтрак.
Авиел хотел переговорить с сыновьями без нее, поэтому, исчезнув из поля зрения, чуть замедлила шаг, чтобы услышать разговор.
— Я отправил эйма к Воробью, а ты последи за ней.
— Да, отец, — значит, приказано было Алету.
— Ты уверен, что не сглупил? — это уже наверняка о ней.
— Она обещала не лезть.
'Нет, я обещала не вмешиваться!' — возмутилась Ранели.
— Ну-ну, — скептически хмыкнул Каракар. — Судя по тому, что было до сих пор…
— Все изменилось, — негромко настаивал Алет — наверно, предполагал, что она будет слушать.
Раздалось хихиканье Удагана.
— Ну да, все изменилось: сокол стал курицей-наседкой, волчица — домашней собачкой, а тише ты говоришь вовсе не потому, что она нас подслушивает.
Девушка едва удержалась, чтобы не фыркнуть и на этот раз без промедления ушла на кухню.
13 сабтамбира, Энгарн, постоялый двор неподалеку от Цартана
— Я хочу выпить! — Тагир Свальд не поддавался ни на какие уговоры. Он и трезвый-то был очень вспыльчивый и ранимый, а уж когда ему казалось, что его хотят унизить, без скандала справиться с ним было вообще невозможно. — Мне обещали заплатить за помощь. Я требую, чтобы деньги отдали немедля. Я хочу выпить, и не смейте мне мешать!
— Бог с тобой! — Герард, развалившийся на стуле чуть поодаль, источал брезгливость. — Найдется ли тут чудовище, способное лишить великого поэта Энгарна единственной радости?
Ялмари хмуро наблюдал за этим представлением. Почти каждый вечер повторялось одно и то же.
— Найдется! — тут же вскинулся пьяный Свальд. — Ты — чудовище и ты мне не нравишься, — заявил он. — Онер еще ничего, но почему он никогда не пьет? Это подозрительно! А я хочу выпить. Я хочу выпить за свою любимую. Илкер. За Илкер Лаксме. Какой-то гад на ней женился, но это ничего! Я ее украду. Вот увидите, я вернусь и ее украду.
— Я специально приеду посмотреть на это. Вот зрелище-то будет! Пьяный поэт Энгарна похищает леди Люп. Ох, простите, я хотел сказать леди Лаксме.
— Герард! — сурово одернул его Ялмари.
— Понял! — Сорот лениво поднялся. — Уже ухожу. Тем более это перестает быть забавным.
— И уходи! — поддержал его Тагир. — Уходи. Ты мне не нравишься. Вот Онер — он ничего, хоть и не пьет. Ты садись ближе, Онер, — он подозвал рукой. — Ты извини, что я к тебе так. Я твое имя не выговорю. Слушай, Онер, зачем ты согласился ехать с этим хлыщом? Он хам и подлец. Ты знаешь об этом, Онер?
— Предполагаю, — заверил Ялмари. — Тагир, я прошу тебя. Ты завтра не сможешь ехать.
— Когда это я не мог ехать? — вскинулся Свальд. — Я стихи в таком состоянии писать могу, а ты говоришь, ехать не смогу. Обижаешь! — он с трудом помахал пальцем перед носом Ялмари. — Вот хошь прямо щас сочиню. Хошь?
— Не надо. Я люблю слушать стихи, когда ты трезв.
— Ха! Трезвый и дурак напишет, а ты вот пьяный напиши! Вот что мне пришло…
Оседает пыль восходящих звёзд
На линейки нот и спирали струн,
Звук творит миры. Песня — это мост
Через нашу боль, через нашу грусть…
— А? Каково? Нравится? Дарю, — величественно махнул он. — Если когда-нибудь меня издадут, я потребую, чтобы этот стиш, когда я его допишу, был посвящен тебе. Ям… Яр… Ял… Короче Онеру. Ты тоже грустишь, я вижу. У тебя тоже отобрали любимую?
— Нет, — покачал головой Ялмари. — Просто скучаю.
— Просто так скучать нельзя, — осудил Тагир. — Зачем скучать, если дома ждут? Когда дома ждут — это самое лучшее. Я вот всетки думаю, что она меня тоже ждет. Я надеюсь. Я живу только этой надеждой.
— Слушай, Тагир… Ты, наверно, Онеру надоел уже со своими излияниями, — за стол подсел капитан Шрам. Ялмари с благодарностью взглянул в лицо с аккуратной русой бородой — шрам поперек щеки нисколько его не портил: капитан, которого перед поездкой произвели в майоры, был очень красив и внушал доверие. Было в нем что-то очень надежное, от чего люди рядом с ним чувствовали себя уверенней. — Давай отпустим Онера, тем более он не пьет, а я с тобой посижу.
— Ты хороший человек, Шрам, — объявил Свальд. — Но ты 'волк', мой надсмотрщик и не любишь стихов. Я не хочу с тобой сидеть. Уж лучше с Онером, хоть он и не пьет.
— Да ну его, — настаивал майор, с легкой улыбкой глядя на принца, чтобы тот не обиделся. — Толку что он стихи понимает, если он не пьет? Ты вот забудь, что я 'волк'. Причем здесь 'волк'? Я солдат! Солдат Энгарна. И я пью и могу послушать о твоей любимой, — Ялмари заметил, что Шрам подыгрывает Свальду и притворяется, будто тоже пьян. Тагир этого не разглядел. — А Онер пусть убирается. Толку с него. Он же молодожен. Он разве поймет твою боль? А я пойму.
— А ты поймешь, — вдруг согласился Тагир. — Потому что ты солдат и твоя любимая далеко, — он всмотрелся в майора и скривился. — Нииии! Ты мой надсмотрщик. Я это помню. Мне надо очень много выпить, чтобы я это забыл, — он возвысил голос и почти закричал на весь зал, —
Оборванные голоса
Несостоявшихся миров
Стирают обод колеса.
Из содержимого голов
Потоки света рвутся вспять,
Свихнулись стрелки на часах,
Обычных чувств всего лишь пять,
И каждое питает страх,
Некрополь духа, свалка форм,
Жизнь насекомых-светляков —
Так с высоты полета птиц
Я вижу трупы городов.
Холодный фосфорный узор —
Слепого Бога письмена,
Стекает гной из черных пор,
Растёт еще одна стена…
Ялмари подумал, что у талантливого поэта и обличительные стихи талантливые. И пусть он орет их на весь город — едва ли хоть каждый десятый поймет, о чем он кричит.
— Ладно, — согласился Шрам. — Я твой надсмотрщик. И 'гной из пор' — это про меня. Но Онера все равно давай отпустим. Ну его. Он не пьет.
— Отпустим, — сдался Свальд. — Пусть идет. А я тебе стихи почитаю. Это месть моя. Ты ж никакого шереша не понимаешь, а никуда не денешься. Будешь сидеть, потому что ты — мой надсмотрщик.
— Буду сидеть, — покорно кивнул Шрам. — Потому что я твой надсмотрщик, — и, улучив мгновение, когда Тагир на него не смотрел, подмигнул совершенно трезвым взглядом.
