присоединился к приятелям.
— Ну как продвигаются дела с Монталье? — окликнул его Шатороз.
— Больше шипов, чем цветов, — признался Ла Сеньи, горяча жеребца.
— Я подумываю, не попытаться ли самому, — произнес Шатороз, наблюдая, как Мадлен направляет лошадь к снежно-белому андалузскому коню баронессы де Миз.
— Бесполезно. На этот раз Сен-Себастьян ошибся, — понизив голос и многозначительно взглянув на приятелей, сказал де Ла Сеньи.
Их окружал лес, окрашенный осенью в золото и багрянец. Листья медленно, как поздние бабочки, порхали над всадниками и с сухим шорохом падали на дорогу. День был ослепительно ясен, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь ветви, нависшие над кавалькадой, мириадами сверкающих пятнышек покрывали костюмы кавалеров и дам.
— Ужасно досадно! — продолжала рассказ баронесса. — Платье, естественно, было безнадежно испорчено, и мне пришлось подарить его горничной.
— Весьма досадно! — согласилась Мадлен, сохраняя серьезную мину, и пустила лошадку легкой трусцой.
— И ведь поделать с этим нельзя ничего! Повара изобретают новые соусы, а мы, бедные, миримся с пятнами. Не спорю, хороший соус придает блюду пикантность, но это же просто абсурд! Прекрасный атлас губит какая-то там подливка!
— Возможно, стоит ввести особые обеденные наряды, — не подумав, выпалила Мадлен.
— Обеденные наряды? Платья для еды? — вскинулась баронесса.
— А почему бы и нет? — невинно проворковала Мадлен. — Можно будет устраивать римские трапезы. Гости в тогах, возлежащие на обеденных ложах… Это так импозантно, а главное, очень практично. Тоги дешевы, их можно менять.
Завидев проезжавшего в отдалении всадника, Мадлен слегка прищурилась, помахала рукой и крикнула:
— Сен-Жермен! Это римляне возлежали, принимая гостей?
— Что? Я вас плохо слышу. Погодите минуту.
Граф пришпорил своего дымчато-серого жеребца и, поравнявшись с дамами, слегка поклонился.
— Так что же там с римлянами? — произнес он с улыбкой.
— Ах, я предложила баронессе устроить оригинальную трапезу, где все приглашенные возлежали бы за столами. Не могу только припомнить, римский это обычай или греческий.
— Главное, заграничный! — с безоговорочным осуждением произнесла баронесса. — И потому неприемлемый в наших краях.
— Вам не следовало бы так говорить, — возразил Сен-Жермен, — памятуя, сколько усилий затратил прадед вашего короля[7] на то, чтобы Франция сравнялась в славе с самим Римом.
— Луи Четырнадцатый был великий монарх! — заявила баронесса, подозрительно глядя на графа.
— Без сомнения, — кротко согласился Сен-Жермен и обратился к Мадлен: — А вы что думаете по этому поводу, моя дорогая? Или вы по-прежнему обожаете покойного короля?
Вместо девушки ответила баронесса:
— Естественно, любой человек обладает достойными осуждения недостатками, но нам следует помнить, что второй его брак немало способствовал возрождению при дворе добрых нравов.
— Какое счастье для Франции! — пробормотал Сен-Жермен.
Баронесса промолчала и через какое-то время, случайно или нет, приотстала. Мадлен и граф ехали теперь бок о бок в заговорщическом молчании. Впереди затевала скачки шумливая молодежь, сзади неспешно двигались более взрослые и степенные участники конной прогулки. Дорога, утекающая под копыта коней, кипела от непрестанной игры света и тени.
— Мне нравится ваш жеребец, — прервала молчание Мадлен. — Я никогда в жизни таких не встречала.
— Его подарили мне в Персии, — сказал Сен-Жермен, поглаживая широкую шею красавца. — Подобных ему в Европе пожалуй что нет. Их называют иногда берберскими скакунами.
Мадлен кивнула и игриво заметила:
— Сегодня вы одеты не в черное, граф. И это тоже мне непривычно. Что за материал у вашего верхового костюма?
— Лосиная кожа венгерской выделки. Тиснение, если внимательно к нему приглядеться, поведает вам о встрече святого Губерта с диким оленем.
Сен-Жермен провел пальцем по темно-бордовой складке.
— Довольно старомодное одеяние — манжеты по нынешним меркам непозволительно узкие, — но я не могу с ним расстаться. Привык.
Граф помолчал, слегка поднял брови и, понизив голос, спросил:
— Что беспокоит вас, моя дорогая? Вы ведь не для того меня подозвали, чтобы обсуждать обычаи римлян или стать лошадей? Вам до смерти надоеда болтовня баронессы?
— Ах нет! — отмахнулась Мадлен.
— В таком случае вам не нравятся ухаживания де Ла Сеньи?
Девушка едва заметно скривилась. Граф заметил ее гримаску и понял, что угадал.
— Тетушка Клодия говорит, что я не должна витать в облаках. Что девушкам вроде меня следует быть попрактичнее и не ожидать от замужества особого счастья. Де Ла Сеньи богат, он ищет невесту. Его мать намекнула тетушке, что он рассчитывает на мою благосклонность.
— О ужас! — рассмеялся Сен-Жермен. — А вам не хочется ее проявлять?
— Вам, может быть, и смешно все это, граф, но я нахожу подобное положение дел унизительным! — Мадлен резко отвернулась, скрывая слезы, невольно набежавшие на глаза. — Я ощущаю себя дорогой рабыней, выставленной на аукцион.
— Мадлен, — очень тихо произнес Сен-Жермен. Девушка, натянув поводья, повернулась и взглянула на графа. — Ваша тетушка желает вам только добра. С ее точки зрения, другого отношения к браку и быть не может.
Мадлен кивнула, чувствуя, как вновь сжимается ее горло.
— Она только и делает, что пытается мне втолковать, на что женщина может рассчитывать, а на что — нет. Но, Сен-Жермен, мне хочется большего!
Он улыбнулся.
— Я знаю.
Девушка посмотрела на него с вызовом.
— Вы ведь мужчина. Что вы можете знать? Вы повидали весь мир, вы многое испытали… Но почему же все это заказано мне? Я тоже хотела бы быть вольной как ветер!
В глазах Сен-Жермена вспыхнули огоньки.
— Такая жизнь ведет к одиночеству, дорогая.
Лицо Мадлен порозовело, и она, понизив голос, яростно возразила:
— Вы думаете, брак с де Ла Сеньи упасет женщину от одиночества? Вы полагаете, что я обрету свое счастие в замужестве с кем-то из них? — Она указала на резвящихся впереди всадников и скривилась от отвращения. — Пускай вы одиноки, но ваша жизнь — интересна!
Секунду подумав, граф осторожно кивнул.
— Да, полагаю, в моей жизни имеется кое-что занимательное.
— Вот, например, прошлым вечером, — поменяла тему беседы Мадлен, чтобы чуточку успокоиться, — вы рассказывали об использовании пара для того, чтобы приводить в движение корабли. Но вы вели себя не как Боврэ, который, если и стал бы говорить о подобных вещах, то вовсе не потому, что он ими интересуется, а чтобы привлечь внимание окружающих к своей собственной невероятно скучной персоне. А вы хотели привлечь внимание публики к паровым механизмам. И очень доходчиво все объяснили. Раз вода может крутить мельничное колесо, то это может делать и пар. Не понимаю, почему все твердят, что это невероятно. Я думаю — они не правы.
