случиться. Ну стукнут по зубам пару раз, да отправят служить в то же самое ополчение.
Тот инстинктивно оглянулся и слегка придвинулся. Я же подошёл ещё ближе, слегка нагибаясь, играя лицом, с небольшим кинжалом, сжатым за спиной, основным достоинством которого было наличие драгоценных камней. Когда же это чудо приблизилось, я рванул его на себя, слегка доворачивая так, чтобы он пришёлся боком, и валя его на землю. Втыкая кинжал в бок, где у всех нормальных людей находится печень, я старался удержать его на земле. Это сволочь сучила ногами и пыталась вырваться, а глаза были такие обиженные обиженные. Казалось он до сих пор не мог поверить в такую подлянку, выкидываемую судьбой.
Теперь, когда всё закончилось, он выглядел сущим салабоном, по ошибке напялившим военную форму старшего брата. Остановившиеся глаза, острый нос, полуоткрытый рот, с почти всеми зубами, муха ползущая по этим зубам. Меня передёрнуло и я отвернулся, борясь с тошнотой и угрызениями совести. Эта зараза, топорщилась, стараясь выбраться из того закутка, который я отвёл ей. Вот странная вещь, вроде бы не первый мною убитый, а всё равно как в первый раз. Меня аж передёрнуло, когда я вспомнил того нищего с которым подрался. Хотелось бы соврать, что подрался ради высоких идеалов, Стараясь не встречаться взглядом с трупом, я начал его раздевать. Не очень то и удобно! Я ещё раз ругнулся, вспомнив авторов фэнтези, у которых герой за две минуты переодевается в шмотки убитого им, естественно, негодяя. Причём пока он переодевается, одежда волшебным образом успевает отстираться, а иногда и погладиться, ну а кровь стряхивается рукой, словно сухая грязь. Тут же всё было по правде, хотя крови вытекло и не так уж много. Однако всё равно гардеробчик оказался основательно подпорчен. Морщась и сплёвывая, я раздел его, не побрезговав исподним штанами.
— Постирать бы, — мелькнула мысль и пропала не успев оформиться.
Слегка отдышавшись, я оглядел полянку. Парень где-то разжился небольшой крестьянской котомкой, в которую я и засунул вещички, не потроша добычу.
— Вот гад, ограбить кого то успел, — с удивлением произнёс я и добавил: Мародёр!
Уже лихорадочно закидывая её на плечо, я проговорил с осуждением:
— Вот из-за таких как ты, и происходит всякое непотребство!
А теперь в кусты и бежать поглубже. Насколько я знаю карту, мне подходило две дороги, одна в сторону Лилу, а вторая в сторону Гномьего хребта. Оставалось только определиться какая дорога мне больше нравиться. Сказать, что мне было всё равно, нельзя. Наоборот, это был один из самых тяжёлых выборов в моих жизнях. По уму надо было бы валить в сторону Гномьего хребта. Теперь, когда я знал об амулетах, блокирующих ауру, прямой резон был просто затеряться где-нибудь в стороне. С другой стороны, жить в постоянном страхе, мне не хотелось, да и хлебанув пусть ограниченной, но власти, существование в теле крестьянина, трактирщика, служащего — представлялось мне прозябанием.
Не знаю почему я решил вернуться, верность долгу или жажда власти? А может всё проще? Я просто испугался переться один через всю территорию, пешком, до самой границы, а потом переходить его с местными полупроводниками. К тому же что там ждало меня в тёмной стороне? Если во второй своей жизни лишь там я мог обеспечить безопасность свою и непоседы, то сейчас я был один, а ради себя любимого суетиться не хотелось. Вернее сказать, хотелось рискнуть и получить всё или ничего. Однако скажу честно, если бы торговые суда бьонков приставали к причальным башням в этой стороне, то я точно бы рванул к тёмным. Кто-то скажет про Хорезм, но его я почему то боялся ещё больше, чем тёмных и своего брата вместе взятых.
Уже довольно долго я пылил по лесной дороге, направляясь в сторону цивилизации и союзников. Птички чирикали, листва шумела, настроение было благостное, чему немало способствовал кусок хлеба и зелёный лук найденный в сумке. Мягкие сапоги висели на палке, босые ноги шлёпали по наезженной тропе. Было тихо. Я старался как можно дальше уйти от места убийства. Вот ведь что интересно, может быть именно в этот момент из-за меня умирает какой-нибудь солдатик, не говоря уже о том, что я загубил цвет рыцарства, доверившегося мне. Но вот самоличное убийство, подействовало на меня не самым лучшим образом, хотя это и странно. Ведь в прошлой жизни я не заморачивался чужой жизнью вообще, а нынешняя обстановка меня изнежила. Уже ближе к вечеру, посчитав, что ушёл достаточно далеко, я сошёл с дороги и добрался до небольшого ручейка в стороне. Вода была холодная, напился до того, что зубы ломило. Ещё раз оглянувшись разложил имевшееся тряпьё по кучкам и нерешительно огляделся. Своё надо было скидывать, а чужое одевать, однако грязное вздевать на себя не хотелось. Может простирнуть? С другой стороны не мыла ничего нет, а впереди ночь, ничего не высохнет. Оставлять же на себе хотя бы исподнее — нельзя. Если проверят и спросят откуда шелковое бельё, спалишься однозначно. Постукивая зубами переоделся, ещё раз огляделся — местечко было приметным. Ночевать у него не останавливались, но яма была вырыта хорошая: неглубокая и широкая, а дно выложено большими плоскими голышами. Я решился, закатал штанины и зашёл в центр ручейка родничка по колено, ноги моментально свело, я аж не чувствовал их как после хорошей анестезии. С трудом отвалил к камень и постарался выкопать ямку в мелкой гальке. Потом сидел на берегу и разбирал прихваченное с собой имущество: все камни и большие непонятные куски золота были аккуратно сложены в импровизированном тайнике, а сверху присыпаны галечником и только потом булыжник был аккуратно положен на своё место. С собой осталась пара мужских золотых серёг, наручный браслет, несколько золотых бляшек, украшающих одежду и полусмятый золотой кубок. Вроде бы самая та добыча для одинокого мародёра, а вот что-то свербело внутри и всё. Есть у меня такое свойство, чую гадость всякую, правда мелкую и направленную на меня лично. Вот и сейчас, давило на душу что-то непонятное. Схватившись с места, я снова зашёл в чашу, приподнял камень и уложил туда кубок, на сердце стало поспокойнее.
Мои попытки как-то разобраться не остались незамеченными, хотя скорей всего я был слишком беспечным. Забрести, пусть на небольшую, но стоянку — было верхом идиотизма. И здесь уже не получится свалить всё на неправильно выполненные приказы, на самоуправство мелких дворянчиков и так далее. Поэтому надо скорей валить отсюда, пожалуй только маленький костёрчик, а то не тащить же оставшиеся вещички с собой. Так тряпки в костёр, а сапоги оставим, они пригодятся…
Когда сильный удар кинул меня в центр поляны, я охренел. Так обращаться со своим королём!? Впрочем тут же метнувшись в сторону солдатского палаша, оставленного чуть в стороне, но не успел.
Почти уперев мне под подбородок дворянскую церемониальную шпагу, стоял здоровенный амбал, внимательно глядя мне в глаза.
— Вот и смертушка моя пришла! — в былинном стиле возникли слова в башке.
— А ты ничего, шустрый, — раздался откуда-то справа одобрительный голос.
Я осторожно скосил глаза и увидел ещё двоих: один, постарше, наблюдал за нами, а низенький жиртрест старательно вытряхивал моё имущества из мешка. Неожиданно он издал одобрительный возглас и нагнулся за чем-то блеснувшим.
— И везучий, — почему то фальцетом, добавил он. — Мы сколько кочевряжимся, так ничего подобного и не сумели надыбать, а тут щегоне договорил какой-то…
Фразу он не договорил, а с ещё большим усердием начал шманать остатки, чуть ли не прощупывая швы. Наконец сие действо закончилось, и главарь скомандовал:
— Свяжи его.
Руки туго стянули за спиной и усадили на скрещенные ноги прямо около почти потухшего костра. Поза была очень неудобной, из такой не вскочишь, да и когда поднимут передвигаться затруднительно будет. Толстяк, ковыряющийся носком сапога в золе вытряхнул на белый свет не кусок непргоревшей кожаной перевязи. Главарь, заметив это, присел поближе и начал ковыряться в остатках костра палочкой, всё так же иногда поглядывая на меня. Наконец он выпрямился и сказал:
— Большой, сходи ка пошарься в ручье, посмотри камни чуть выступающие или свежеположенные.
— Да ты чё, — вскинулся было Большой, но глянув в глаза командира сник, и полез в воду.
Толстяк, остававшийся на берегу, подзуживал над сопевшим в холодной воде напарником. Я оставался спокоен, в конце концов специально же сделал такую обманку, как вдруг поймал внимательный взгляд старшего. Тут же острое чувство неправильности охватило меня, и я почувствовал себя советским разведчиком в будёновке с парашютом, небрежно козыряющим патрулям вермахта в гитлеровском Берлине. Я вёл себя неправильно. Я же бедный, крестьянский паренёк, который сумел немного обогатиться, и пусть я
