Крушение власти и армии. (Февраль – сентябрь 1917 г.)

признать, что «нужно время, чтобы народы всех стран восстали и железною рукою принудили своих царей и капиталистов к миру»… А пока «товарищи-солдаты, поклявшись защищать русскую свободу», не должны «отказываться от наступательных действий, которых может потребовать боевая обстановка»… В среде революционной демократии наступила растерянность, ярко выраженная в словах Чхеидзе: «мы все время говорили против войны, как же я могу теперь призывать солдат к продолжению войны, к стоянию на фронте!».[73]

Но слова «война» и «наступление» были все-таки произнесены. Они разделили советских социалистов на два лагеря — «оборонцев» и «пораженцев». Теоретически, к первым принадлежали только правые группы соц. революционеров, народные социалисты, «Единство» и трудовики. Прочие социалисты исповедовали немедленную ликвидацию войны, и углубление революции путем внутренней классовой борьбы. Практически же, при голосовании вопроса о войне, к оборонцам присоединялась большая часть соц. рев. и соц. дем. меньшевиков. Но выносимые формулы носили на себе печать этой двойственности — ни мира, ни войны. Церетелли призывал «пробудить движение против войны во всех странах, как союзных, так и враждебных». Съезд делегатов советов р. и с. депутатов в конце марта, вынес не совсем определенное постановление, в котором, после требования отказа от «аннексий и контрибуций», предъявленного всем воюющим державам, указывалось все же, что «пока война продолжается, крушение армии, ослабление ее устойчивости, крепости и способности к активным операциям, было бы величайшим ударом для дела свободы и для жизненных интересов страны». В начале июня второй съезд вынес новую резолюцию, которая наряду с определенным заявлением, что «вопрос о наступлении должен быть решаем исключительно с точки зрения чисто военных и стратегических соображений», вместе с тем, внушала явно пораженческую идею: «окончание войны путем разгрома одной из групп воюющих сторон послужило бы источником новых войн, еще более усилило бы рознь между народами и довело бы их до полного истощения, голода и гибели». Революционная демократия, очевидно, смешала два понятия: стратегическую победу, знаменующую окончание войны, и условия мирного договора, которые могут быть человечны и бесчеловечны, справедливы и несправедливы, дальновидны и близоруки.

Итак, следовательно — война, наступление, но без победы.

Небезынтересно указать, что такую же формулу произнес еще в 1915 году прусский депутат и редактор «Vorwaerts'a» Стребель: «я исповедую открыто, что полная победа империи не послужит на пользу социал-демократии»…

Не было той области государственного управления, в которую бы не вмешивался Совет и Исполнительный комитет, с той же двойственностью и той же неискренностью, которые вызывались, с одной стороны, боязнью нарушить основные догмы своих учений, и с другой — явной невозможностью претворения их в жизнь. В государственном строительстве, творческой работы его не было и не могло быть. В области экономической жизни страны, в аграрном и рабочем вопросе, эта деятельность ограничивалась опубликованием широковещательных партийных социалистических программ, осуществление которых даже в глазах министров-социалистов, в обстановке анархии, войны и экономической разрухи, было невыполнимо. Тем не менее, эти резолюции и воззвания принимались в народе, на фабрике и в деревне, как «разрешение», возбуждали страсти, вызывали желание к немедленному и самочинному проведению их в жизнь. А вслед за такой подготовкой народных стремлений, тут же следовали сдерживающие воззвания: «потребовать немедленного и беспрекословного исполнения всех предписаний Временного Правительства, которые оно сочтет необходимым издать в интересах революции и внешней безопасности страны»…[74]

Но декларативная литература далеко еще не определяет характер деятельности Совета.

Главною чертою Совета и Комитета было полное отсутствие дисциплины среди их членов. Говоря о взаимоотношениях особой делегации Комитета (контактной) с Временным Правительством, Станкевич прибавляет: «но что могла сделать эта делегация, если в то время, как она беседовала и приходила к полному единодушию с министрами, десятки Александровских[75] рассылали письма, печатали статьи в «Известиях», разъезжали от имени Комитета делегатами по провинции и в армии, принимали ходоков в Таврическом дворце, каждый выступая по своему, не считаясь ни с какими разговорами, инструкциями или постановлениями и решениями»…

Обладал ли действительной властью Совет (Центральный комитет)?

Я отвечу словами обращения организационного комитета рабочей социал-демократической партии (июль 1917 года):

«И тот лозунг, за которым идут многие рабочие — «вся власть советам» — есть опасный лозунг. Ибо за советами идет меньшинство населения, и мы должны всеми силами добиваться, чтобы те буржуазные элементы, которые еще могут и хотят вместе с нами отстаивать завоевания революции, вместе с нами взяли на себя и то тяжкое наследство, какое досталось нам от старого режима, и ту огромную ответственность за исход революции, какая ложится на нас перед лицом всего народа».

Но Совет (позднее и Всерос. Центр. Комитет), в силу своего состава и политической идеологии, не мог и не хотел оказывать в полной мере хотя бы сдерживающего влияния на народную стихию, вырвавшуюся из оков, мятущуюся и бушующую, ибо члены его были вдохновителями этого движения, и все значение, влияние и авторитет Совета находились в строгой зависимости от степени потворствования инстинктам народных масс. А эти массы, как говорит даже сторонний наблюдатель из марксистского лагеря, Карл Каутский,[76] «как только революция втянула их в свое движение, знали лишь о своих нуждах, о своих стремлениях и плевали на то, осуществимы ли и общественно полезны или нет их требования». И сколько-нибудь твердое и решительное противодействие их давлению, грозило смести бытие Совета.

К тому же день за днем, шаг за шагом Совет подпадал, все больше и больше, под влияние анархо- большевистских идей.

Глава XII Власть: борьба за власть большевиков, власть армии, идея диктатуры

Первый период деятельности большевиков — от начала революции до октябрьского переворота заключался в борьбе за власть путем упразднения всего буржуазного строя страны и дезорганизации армии, подготовляя тем почву для пришествия большевизма (L'avenement, как торжественно называет Бронштейн-Троцкий).

На другой день после своего приезда в Россию, Ленин опубликовал свои «тезисы», которые я привожу в извлечении:

1. Война, веденная «капиталистическим правительством», остается грабительской, империалистской, и потому недопустимы ни малейшие уступки «революционному оборончеству».

Представителям революционного оборончества и действующей армии разъяснять, что кончить войну истинным демократическим, ненасильническим миром нельзя без свержения капитала.

Братанье.

2. Переход от первого этапа революции, давшего власть буржуазии, ко второму, который должен дать власть пролетариату и беднейшим слоям крестьянства.

3. Никакой поддержки Временному правительству; разъяснение полной лживости его обещаний.

4. Признание факта, что в большинстве советов рабочих депутатов партия большевиков — в меньшинстве, и поэтому пока нужно вести работу критики и выяснения ошибок, проповедуя, в то же время, необходимость перехода всей государственной власти к совету рабочих депутатов.

5. Россия — не парламентарная республика, — это было бы шагом назад, — а республика советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху.

Устранение полиции (милиции?), армии, чиновничества.