произнесла:
— Во имя моего брата, все еще приходящегося тебе супругом, не навлекай на нас дьявола. Примирись со своей долей и молись об обретении мудрости.
— Кому молиться? Христу? — гневно спросила невестка. — Лишившему меня мужа?
— Ну, в таком случае молись кому хочешь, — устало ответила Ранегунда и шагнула к выходу в коридор. — Я пришлю к тебе твоих горничных.
— О, повелительница, сколь ты добра! Особенно к узницам и умирающим, — с сарказмом произнесла Пентакоста.
И вновь Ранегунда не дала себе воли.
— Я буду поступать так, как мне велит долг, даже если тебе это не по вкусу, — сказала она и поспешила уйти, чтобы не выслушивать новые колкости.
На душе у нее скребли кошки, ибо, как это ни горестно, приходилось признать, что нападки невестки были отнюдь не беспочвенны. Ее повышенное внимание к незнакомцу явно выходило за рамки приличий, и об этом наверняка уже шли по углам шепотки. Но Ранегунда быстро оставила грустные мысли: у нее и без них хватало забот. Она поспешно пересекла мощенный каменными плитами двор, направляясь к башне, удаленной от моря, и приостановилась только у кухонь, чтобы дать дозволение поварам зарезать назавтра двух коз.
Дага и Геновефа чесали лен. Вместе с женами офицеров, обсуждавшими поведение своих отпрысков и грядущую зиму. Все полагали, что она будет много суровее, чем обычно. На то указывали приметы, сулившие и другие несчастья, отчего многим делалось не по себе. Две женщины были беременны: одна светилась здоровьем, другая имела весьма болезненный вид.
— Вас ждет ваша госпожа, — без каких-либо церемоний обратилась Ранегунда к служанкам. — Она в прядильне.
Геновефа вздохнула и отложила кудель, но вздорная по характеру Дага не преминула заметить:
— Я еще не закончила здесь свой урок.
Ранегунда нахмурилась. Дерзости ей надоели.
— Она вас ожидает. Не подобает ей прясть в одиночестве.
— Прясть? — повторила язвительно Дага и встала, с намеренным тщанием отряхивая свой фартук. — Мы знаем свои обязанности, герефа, и вам незачем поминутно напоминать нам о них. А госпожа наша вряд ли прядет сейчас шерсть. Думаю, она просто сидит, размышляя, как бы обзавестись хоть каким-нибудь кавалером.
— Ты не смеешь говорить о ней в таком тоне без оснований, а их у тебя, сдается мне, нет, — одернула камеристку Ранегунда. — Пентакоста, возможно, не очень благоразумна, но и не столь легкомысленна. Она ожидает вас и, похоже, уже заждалась. — Ей не хотелось признать, что Дага права, и потому пришлось в резкой форме добавить: — Ее слишком часто оставляют одну, вот она и предается праздным мечтаниям.
— Госпожа сама отослала нас, — возразила обычно спокойная Геновефа. — Прямо с утра. А мы ведь повинуемся ей, а не вам. Нам ничего не осталось, кроме как удалиться. Иначе она разгневалась бы и приказала нас высечь.
Ранегунда поморщилась.
— У Пентакосты нет таких прав. Она не получала их от ваших отцов. Подвергнуть вас порке в случае надобности мог в свое время мой брат. Ныне же в этом вольна только я. Ну и, конечно, брат Эрхбог.
Приглушенное хихиканье, звучавшее в помещении, сменилось тишиной. Чесальщицы льна пришли в замешательство. Ньорберта, чья беременность проходила негладко, перекрестилась и дотронулась до свисавшего с ее шеи старинного талисмана, чтобы оберечь и себя, и свой плод от вреда, который могло навлечь на каждую из присутствующих упоминание о людях, отринувших все мирское.
— А теперь твой братец может выпороть лишь самого себя, — попыталась разрядить напряжение седоволосая жена капитана Мейриха.
Она весело рассмеялась, откидываясь на лавке, хотя руки ее продолжали теребить лен. В отличие от большинства сверстниц ей удалось сохранить во рту добрую половину зубов, из которых были подпорчены всего только два.
— Но я его замещаю, — отрывисто бросила Ранегунда и обратилась к служанкам: — Возвращайтесь к своей госпоже. И оставайтесь при ней постоянно. Считайте, что это приказ.
— Как герефе будет угодно, — отозвалась Дага, приподымая в знак покорности подол платья, но с излишним усердием: много выше коленей.
— Вы знаете свои обязанности, — произнесла Ранегунда, не обращая внимания на издевку. — Предупреждаю, вам плохо придется, если вы не сумеете за ней уследить.
Ньорберта решилась вступиться за горничных, землистое лицо ее напряглось от волнения:
— Это ведь не они, а она ведет себя недостойно, и приглядывать за ее поведением дело не их, а твое.
— Вот-вот, — подхватила Геновефа. — Как мы можем удержать ее в рамках? У нас ведь нет власти над ней… и оружия тоже. Когда она кого-нибудь принимает, мы, конечно, находимся рядом, но остальное никак не зависит от нас.
— Обращайтесь ко мне, если возникнут какие-то трудности, — сказала Ранегунда, делая шаг в сторону, чтобы дать служанкам пройти. — Если вам не удастся ее урезонить, это сделаю я.
— Да неужели? — фыркнула через плечо Дага, прежде чем скрыться в полумгле ведущего к лестнице перехода.
Ранегунда не сочла нужным ответить, и какое-то время внимательно наблюдала, как слаженно движутся руки чесальщиц, ощущая невольную зависть. Еще будучи совсем юной девчонкой, она тоже очесывала кудель. Это занятие, казавшееся ей в те дни подлинным наказанием, теперь почему-то представлялось приятным. Как хорошо сейчас было бы сесть, взять в руки жесткую щетку и уйти с головой в монотонную, незатейливую работу, полностью освободившись от груза забот. Что же она проморгала в своем безмятежном, хотя и не всегда безоблачном детстве? Почему судьба ее сделала столь неожиданный и крутой поворот? Ведь были, конечно же, какие-то знаки, знамения, но она по своей, видно, глупости не сумела их разобрать. И теперь имеет то, что имеет. Ранегунда поморщилась и раздраженно дернула головой. Надо гнать от себя эти лишние, бесполезные мысли. Брат Эрхбог тоже считает такие раздумья никчемными и велит усерднее молиться, когда те начинают о себе заявлять.
Уже почти стемнело, когда Ранегунда опять приблизилась к комнате, где лежал незнакомец. Если бы состояние того не было столь безнадежным, она ни за что не отважилась бы навещать его в одиночку. Брат Эрхбог, похоже, уже тут побывал: он каждый день молится у постели несчастного, хотя его бдения мало чему помогают. Так же как и пергаментный свиток с «Отче наш», положенный под подушку страдальца. Сознавая тщетность и своего очередного усилия, Ранегунда внесла в комнату поднос с хлебом и чашкой бульона. Все это, к сожалению, отправится обратно на кухню, ведь до сих пор незнакомец так и не проглотил ничего.
— Чужеземец? — окликнула она от дверей, не ожидая ответа.
— Да? — последовал отклик.
Она чуть было не уронила поднос. Вот уже во второй раз слуха ее коснулся звук ею голоса — тихий и мелодичный.
— Вы очнулись?
— Пожалуй.
Она все стояла, не в силах переступить через полосу красного света, проникавшего в комнату от тлевшей в коридоре жаровни.
— Вы можете разговаривать?
В его голосе — очень слабом, но совершенно отчетливом — мелькнули смешливые нотки.
— Очевидно могу.
Ранегунда, хорошо понимавшая, что ей следует незамедлительно кликнуть служанку, к вящему своему изумлению, закрыла за собой дверь и заморгала, пытаясь приспособить глаза к мгновенно воцарившемуся в помещении мраку.
— Вы очнулись? В столь позднее время?
