приемную Гитлера.
Навстречу ему поднялся начальник группы личной охраны номер один Хегль.
— Наш фюрер… покончил с собой! — с волнением произнес он.
— ?!
— Линке пришлось выполнить самый тяжелый приказ фюрера…
Линке был личным слугой Гитлера.
«Покончил с собой? Фюрер? — До Раттенхубера все ещё не доходил смысл сказанного Хеглем. — Да, а при чем тут Линке?»
Войдя в приемную, Раттенхубер ощутил запах горького миндаля!.. Это уже потом он узнал, что Гитлер отравился цианистым калием.
— Откуда этот запах? И какой «тяжелый приказ фюрера» выполнил Линке? спросил Раттенхубер Хегля.
Тот не успел ответить. Из личного помещения Гитлера в приемную вошел Линке. Раттенхубер в первую очередь обратил внимание на его глаза. Они были бездумными. Бессмысленными. Они ничего не выражали и казались остекленевшими.
Обращаясь к Раттенхуберу, Линке тихо, почти шепотом, произнес:
— Гитлер мертв…
— Это был тот самый тяжелый приказ… который ты выполнил? — спросил его Хегль.
— Да, конечно…
— Какой ты «тяжелый приказ» выполнял? — переспросил Раттенхубер несколько раз.
Линке, ничего не ответив, пошел дальше…
— Линке имел приказ от Гитлера войти в его комнату через десять минут после принятия яда, — рассказывал Хегль. — Фюрер боялся, что яд не подействует, и тогда… Он приказал Линке пристрелить его…
Глаза Раттенхубера вылезли из орбит:
— И он стрелял? Линке стрелял в фюрера?!
Сработала профессиональная психология личного охранника фюрера: никто не должен, не может стрелять в фюрера! «Слуга убил… хозяина?»
…Хегль рассказывал ещё о каком-то пятне крови на ковре, где сидел Гитлер… И что кто-то из них — Хегль или Линке — предложил сжечь ковер…
Раттенхубер, оглушенный известием, поднялся из бомбоубежища наверх, чтобы глотнуть свежего воздуха…
…Через некоторое время Раттенхубер вновь оказался в приемной Гитлера, где стоял имперский руководитель гитлерюгенда Аксман.
…Из личного помещения Гитлера, как привидение, снова выплыл Линке. В руках у него был «вальтер» Гитлера! Его Раттенхубер узнал бы из тысячи! Узнал по сильной истертости воронения…
Раттенхубер впился глазами в пистолет «хозяина» и не слышал, о чем говорили Линке и Аксман.
Он только явственно услышал, как Линке, передавая оружие Аксману, сказал:
— Этот пистолет…
Аксман сказал, что он сохранит его «до лучших времен».
…В последние дни Гитлер беспрерывно принимал какие-то возбуждающие средства, и, конечно же, опасения его в отношении нейтрализации яда были оправданы. Пистолет сделал свое дело…
Все знали и ранее от доктора Штумпфеккера, что он должен был снабдить фюрера и его жену цианистым калием. Тем не менее все были потрясены сообщением Линке, несмотря на то что присутствовали вчера при прощании Гитлера…
…Узнав о самоубийстве Гитлера, Раттенхубер длительное время просидел в прихожей, которая вела в личные помещения фюрера.
Около шести часов вечера к нему спустился Менгерсхаузен — обершарфюрер СС из «команды сопровождения» Гитлера.
— Мы сожгли трупы Гитлера, его жены и любимой собаки, но не совсем, сказал он. — Наверху невозможно стоять из-за вони, которая исходит от трупов…
— Какую жену?! — удивился Раттенхубер, привыкший за многие годы служения фюреру к тому, что тот убежденный холостяк.
Он не сразу сообразил, что «жена» — это та самая Ева Браун, которая ещё вчера значилась в его списках в «должности» любовницы. Зато сразу понял, о какой «любимой» собаке идет речь — о Блонди, восточно-европейской, эльзасской овчарке, к которой Гитлер был необычайно привязан и которую накануне взял с собой из Бергхова в Берлин, а сегодня утром 30 апреля, перед самоубийством, приказал её умертвить.
— Самых близких и дорогих ему живых существ — жену и собаку взял с собой на тот свет, а телохранителя оставил, — с болью и какой-то детской обидой прошептал не менее верный ему, чем Блонди, Раттенхубер.
Из оцепенения его, наконец, вывел все тот же начисто лишенный сентиментальности, практично мыслящий и хозяйственный обершарфюрер из «команды сопровождения» Менгерсхаузен…
Менгерсхаузен просил достать бензина, чтобы сжечь тела. Раттенхубер посоветовал сходить к начальнику гаража штурмбанфюреру СС Кемпке…
Сколько времени прошло, Раттенхубер не знал. Он сидел все в той же позе в прихожей, пока из раздумий его не вывел все тот же Менгерсхаузен.
— Чего тебе еще?
— Знамя! Надо достать знамя…
— ??
— Чтобы прикрыть им останки… Гитлера и Браун…
Знамени так и не нашли…
Незадолго до полуночи с 30 на 1 мая Раттенхубер поднялся по лестнице на наблюдательную вышку. Возле отверстия, образованного открытой половиной двери, стоял все тот же Менгерсхаузен. В саду беспрерывно рвались «русские» снаряды…
— Покажи, где лежат останки фюрера…
— Зачем?
— Хочу попрощаться…
Менгерсхаузен указал место в десяти метрах от башни.
— Мы их в воронку… от снаряда… — уточнил Менгерсхаузен.
Несколько минут Раттенхубер стоял с обнаженной головой у этой необычной могилы, пока рядом не разорвался снаряд.
Эх, ведь у него же сегодня день рождения! Гитлер всегда дарил подарки Раттенхуберу в этот день. А сегодня он сделал, пожалуй, самый дорогой подарок и ему, и другим. Соратникам и противникам — свою жизнь!
…Вернувшись в бомбоубежище он нашел бутылку яичного ликера и, впервые в своей жизни, осушил её в одиночку.
Раттенхубер поднялся на наблюдательную вышку к Менгерсхаузену, который продолжал стоять на посту.
Отсюда хорошо просматривался сад имперской канцелярии. По сути дела, «вышка» являлась выходом из личного бомбоубежища Гитлера в сад и представляла собой железобетонный четырехугольник, возвышавшийся на два с половиной метра над уровнем земли. Бронированная дверь была сделана так, что её верхняя половина открывалась отдельно и через образовавшееся отверстие постовой мог вести наблюдение за садом, не выходя наружу.
Раттенхуберу бросилось в глаза, что у Менгерсхаузена и других сорваны эсэсовские значки…
— Почему вы это сделали? — спросил он.
— Гиммлер предал Гитлера, и поэтому мы сорвали значки эсэсовцев, ответил за всех Менгерсхаузен.
Раттенхубер снова спустился в бункер, где узнал, что Геббельс направил русскому командованию ноту
