— Аристотель разграничивает собственно «память», которая, с его точки зрения, развита даже у медлительных, и «припоминание», которое легче дается проворным и сметливым.
За точность дальнейшего изложения не поручусь, но смысл сводился к тому, что не бывает памяти о настоящем, ибо оно постигается только ощущением, тогда как память — это воспроизводимое впечатление о каком-нибудь событии прошлого. Припоминание — это и есть то самое воспроизведение: человек запускает мыслительный процесс и с его помощью извлекает сведения из памяти, которая сама по себе не подлежит мгновенному воспроизведению. Я не случайно заговорила об этом именно сейчас: мои записи требуют настойчивого припоминания. Бывает, вспомню какие-нибудь одно событие, а второе приходит много позже, тянет за собой третье, четвертое и так далее, пока не выстроится вся цепочка.
Следующий рассказ мистера Синклера был про Зигмунда Фрейда, который совершил революцию в науке о человеческом сознании, но писал скорее не о том, что мы помним, а о том, что забываем, — процесс этот неотделим от наших жизненных стимулов, главными из которых являются инстинкты самосохранения и продолжения рода. С моей точки зрения, мистер Синклер мог дать сто очков вперед миссис Кук, но женщины в большинстве своем предпочитали слушать именно ее.
Ночь была безлунной, в воздухе собиралась влажная тяжесть. Умиротворяющее впечатление от тихого вечера постепенно улетучилось, хотя особых неприятностей не произошло, если не считать прогноза на утренний дождь, брошенного мистером Харди мистеру Хоффману. Когда мы представили, чем обернется для нас ненастье, по рядам прокатились нервные смешки.
После этого все разговоры прекратились, каждый остался наедине со своими мыслями, и тишину нарушали только мерные удары воды о днище шлюпки. Примечательно, что в первые ночи все пассажиры спали: одни в нашем «дортуаре», по очереди, другие — прислонясь к соседям или положив голову на колени тому, кто не возражал. Мы объясняли это изнеможением и пережитыми потрясениями (еще не ведая, какая бездна изнеможения и потрясений ждет нас впереди), но сохраняли оптимизм и репетировали в уме, как будем живописать эти приключения близким, когда вернемся домой.
Среди ночи меня разбудили крики. Кто-то из мужчин спешил оповестить, что вдалеке показались огни. Подтвердить это никто, включая меня, не смог, хотя я и вглядывалась в ночной мрак до боли в глазах. Снова провалившись в сон, я очнулась перед самым рассветом, встала и вознамерилась пройти в маленькую туалетную комнату, которая была у нас с Генри в каюте, но вовремя вспомнила, где нахожусь. Тогда я засунула под юбку один из ковшей и облегчилась, суетливо одергивая платье и стараясь не привлекать внимания. У меня вызывало легкую неприязнь поведение мужчин, которые без лишних церемоний расстегивали брюки, чтобы пустить струю прямо через борт. Со временем неловкость утратила свою остроту: мы так мало пили, что позывы возникали все реже и реже. Но взаимная неприязнь никуда не делась. Просто для нее находились иные поводы.
День четвертый
Ложная ночная тревога или, скорее, неподтвержденная весть об огнях на горизонте имела тягостные последствия. Среди пассажиров возобновилось обсуждение последних минут нашего парохода; романтика вчерашнего пения и восхитительного зрелища солнечных лучей оказалась бессильна перед жестоким разочарованием этой ночи, и мы начали погружаться во мрак уныния. Пасмурная погода только усугубляла это чувство. На неразличимом горизонте серое небо перетекало в серое море. Харди обратился ко мне:
— Облака-то нынче не белые, верно, миссис Винтер?
И Мария, заслышав это, уже собралась вскочить и рвать на себе одежду.
— Сидеть, — рявкнул Харди, — не то привяжу!
Не понижая голоса, миссис Грант осведомилась:
— Кто именно увидел эти огни?
— Престон — вот там сидит, — поспешил дать ответ мистер Синклер. — Он и увидел.
— Да, это правда. Я же не выдумываю. — Круглолицему, солидному мистеру Престону словно не хватало воздуха.
— В какой стороне? — светским тоном поинтересовалась миссис Грант, словно выясняла дорогу к отелю. — Постарайтесь вспомнить.
Мистер Престон заметно приободрился:
— Пять румбов от ветра.
Харди научил нас использовать деления циферблата и стрелки часов, чтобы определять местоположение объекта относительно направления ветра или курса судна, поэтому все мы, получив точные сведения, разом повернули головы, будто надеялись что-нибудь высмотреть справа по носу. В голосе миссис Грант всегда звучала неослабная весомость, авторитетность, которая переходила на любого, к кому она обращалась, а мистеру Престону, как я поняла, только и требовалось уважительное внимание к его словам.
Но тут вмешался Харди.
— За последний час направление ветра изменилось на сорок пять градусов. — И он махнул рукой совсем в другую сторону.
— Ох! — вырвалось у Престона, который приуныл, боясь лишиться доверия. — В конце-то концов, я же бухгалтер, а не моряк, но люди моей профессии славятся своей четкостью. Я приметлив, да и память — как у слона. Это вам любой подтвердит, кто меня знает. Говорю, что видел огни, — значит, видел.
— Минуту внимания! Слушайте все! — выкрикнула миссис Грант. Меня удивило, что у нее вдруг прорезался такой громоподобный голос: до сих пор ей вполне хватало даже шепота, чтобы диктовать свою волю. — Мистер Престон видел огни вот там. — Она кивнула в ту сторону, куда указал Харди. — Нам нельзя терять бдительность. Вы должны установить наблюдение, мистер Харди. Думаю, нам следует разделиться на вахты по четыре человека, чтобы каждый в течение часа просматривал свой сектор в девяносто градусов.
А дальше она сама разделила всех пассажиров на девять смен, освободив, разумеется, от этой повинности мистера Харди, а также Ханну и себя: дескать, у них будут обязанности более общего свойства, но в крайнем случае они смогут встать на замену. Мистер Харди выслушивал эти распоряжения с каменным лицом: не иначе как ему претило идти на поводу у женщины.
Все утро кто-нибудь да порывался расспросить мистера Харди насчет тех огней, но он отмалчивался. Наверное, был оскорблен, что миссис Грант с ним не посоветовалась, распределяя новые обязанности. «Теперь уже скоро», — твердил он, оставляя нашему воображению рисовать картины ближайшего будущего. Вначале я решила, что он имеет в виду появление судна, которое возьмет нас на борт, но потом, когда меня обдало морскими брызгами, мне подумалось, что речь идет о дожде, который долго собирался, но так и не пролился с небес. И лишь совсем недавно, недели две назад, я сообразила, что говорил он совершенно о другом: о назревающем соперничестве между ним и миссис Грант, о кризисе власти, а возможно, о прояснении умов: люди очень скоро сообразят, что почем, и вернутся под его командование, — но тогда у меня не было оснований для подобных выводов.
На завтрак мистер Харди роздал галеты, а когда пустил по рядам жестяную кружку с питьевой водой, предупредил, что этого объема должно хватить на троих. Я выпила ровно столько, сколько мне причиталось, но так поступили немногие. Харди угрюмо наблюдал, как люди вырывают друг у друга кружку, расплескивая драгоценную влагу.
— Как дети, право слово, — упрекнул он.
С этого момента он сам отмерял норму на одного человека и вручал ее каждому в отдельности.
Когда миссис Флеминг опять стала вслух размышлять, что же могло статься с ее дочкой, Изабелла воскликнула:
— Она имеет право знать! Я бы, например, не хотела, чтобы от меня скрывали правду.
И хотя миссис Грант сделала строгое замечание Изабелле, которая сама не ведала, что говорит, мистер Престон не сдержался:
— А ведь я тоже это видел.
Тут миссис Флеминг вскочила со своего места и, спотыкаясь о наши ноги, пробралась к Изабелле и
