сдвинуть вопрос с колонией с мертвой точки. В-третьих, типа, вышедшего в последний раз на связь вместо Отшельника, идентифицировать так и не удалось — подчеркнуто независимый нахал, объявившийся в начале осени, по всем признакам должен был оказаться очередным 'восставшим из мертвых' дезертиром, но СБ перетрясла списки погибших и пропавших без вести за последние лет двадцать, не меньше, и ни один не подошел. Сам Моран всерьез подозревал последнего из сбежавших, злостного штрафника- гауптвахтщика, но после расшифровки голоса последовало четкое заключение: не он.
Запись разговора анализировали бессчетное количество раз, запрашивали информацию в штабе, нервно косились друг на друга в поисках неведомого шутника здесь, на самой базе… И, что самое худшее, некому было отправиться и проверить, что же на самом деле происходит — или произошло — у Дорра.
Стечение обстоятельств выходило феерическим: полевики, трое последних, один за другим попались кто местному хищнику, кто местному жителю, и сложно было сказать, кто из них когда встанет на ноги с местной же медициной, и когда — если — теперь вернется, флаер шесть недель подряд отказывался взлетать, запчасти с базы не доходили, а когда наконец удалось привести технику в рабочее состояние, 'отказал' сломавший ногу на ровном месте пилот. Пилота, конечно, заменить мог кто угодно, включая самого Морана, но только не каждого готова была подписать на вылет служба безопасности, натуральным образом вставшая на уши от известия, что на планете есть кто-то, кого там быть не должно… Впрочем, добровольцев полетать на латаной-перелатаной архаической развалюхе все равно не наблюдалось.
Резиденты же, каждый со своих мест, письменно заверяли, что ничего не слышали и не знают, и удивляться этому не приходилось — время, расстояние и близкая к нулю мобильность раскиданных по всему континенту и не рвущихся срываться со своих мест людей означали, что информацию об Отшельнике получат скорее они с базы, чем 'Крыло' от них. Длилось это подвешенно-безрадостное состояние всю осень, и Морана утешало лишь то, что за долгие годы работы он к такому уже привык. Привык ругаться с замом по безопасности, а потом, вечерами, когда оставался в одиночестве холостяцкой спальни, крыть его и его службу заковыристым матом, привык слышать, как его самого кроет инженерная группа всем составом, привык, что все, абсолютно все в этом мире делается в двадцать раз медленнее, чем на Мабри — медленно доходят новости и поставки из Врат, долго и утомительно чинится техника, ползают по планете со скоростью лишенных этой техники людей посыльные и исследователи-разведка… и даже больные и раненые выздоравливают в лазарете базы совсем не так успешно, как могли бы дома.
Но никакая полоса неудач не могла длиться до бесконечности, и когда-нибудь это тотальное 'не можем, не знаем, нельзя, некому' должно было закончиться. Вот и Ганн — пилот — уже должен был скоро встать на ноги. И был шанс, что и машина поднимется на крыло — не зря ведь, в конце концов, с ней столько трахались? Можно будет отправить их наконец к Дорру… Собственно, только это соображение и удерживало полковника от ежедневных комментариев в адрес 'любимого' зама, благодаря которому база до сих пор сидела без новостей из точки, куда за три месяца можно было дойти туда и обратно даже пешком.
Да за три месяца даже до западного побережья было можно добраться! И назад до хребта… Но теперь уже проще было подождать еще несколько дней, и комендант ждал, хотя прямо сейчас Ганн еще бодро ковылял в ортосуппорте, особист высокомерно смерял его взглядом при каждой встрече в столовой или коридорах, а флаер сиротливо стоял в ангаре.
Самому же Морану пока оставалось хранить спокойствие и любоваться не меняющимися вот уже тридцать лет пейзажами.
Следующим пунктом, где Блейки рассчитывал встретить людей, был абсолютно нежилой, но довольно известный город Хабар. Дорога туда шла вдоль реки, Грин и Блейки пробирались по кромке леса, стараясь не спускаться близко к воде. Постепенно обрывы становились все выше, скальные выходы на берегу встречались все чаще, а горы закрывали небо уже почти на треть от горизонта.
— Ну ладно, если мы и в Хабар никого не встретим, пойдем в рудники, — говорил сфинкс, ставя лапы на твердую корку подмерзшего снега. — И что там хорошего?
— В основном плавильни, — с энтузиазмом отвечал человек. — Это настоящее обжитое место, Салковские рудники, Тесла мне говорил, что практически вся медь идет оттуда, и летом все сплавляют вниз по реке. Самый богатый рудник в этих краях — Шелтинский, оттуда прямо самородную медь берут, а за тамошним озером выгребают еще и медный колчедан.
— Куда столько?
— Проводка. Сплавы с медью: олово, латунь, бронза. Вообще практически все сплавы. Но мне в основном ценна проводка. Тот же генератор у Дорра видел? С медной обмоткой?
— Никогда не был в горах, — признавался Грин, — а тем более в таких, которые гребут. Насколько старый тот рудник? А до него, в Хабар — там живет постоянно кто-нибудь?
— Вот там на месте и узнаешь, — ухмылялся Блейки, потирая рукавицей щеку.
— Вообще-то я планировал только довести тебя до людей и там оставить, — заметил Грин. — Мне очень хочется уйти отсюда куда-нибудь, где потеплее.
— Вот-вот! А ты заметил, как резко холодает?
— Зато распогодилось. И солнышко.
— Зато даже дышать больно.
— А ты иди быстрей!
— Тебе легко говорить, у тебя четыре лапы!
— Сделать тебе такие же?
И они и впрямь пошли быстрей, пока мороз не принялся колоть Блейки за нос и щеки. Сделали привал, отогрелись магией и карабкались по холмам еще несколько часов, пока от стремительного похолодания у обоих не перехватило дыхание, а Блейки при этом еще умудрился вспотеть под одеждой. Пришлось останавливаться, разжигать костер и тщательно приводить себя в порядок. Ритм ходьбы стал определяющим, обоим надо было приноровиться, чтобы не загнать друг друга и не замерзнуть.
В тот вечер они заночевали в чахлом березовом лесу, с утра сделали основательный рывок, и к середине следующего дня, щурясь от ветра и яркого солнца, перевалили через вершину очередного холма. Поднялись примерно метров на четыреста, и увидели с вершины следующего холма в речной долине то, что осталось от старых людей — заброшенный город Хабар.
Сверху скопище неопрятных, полузасыпанных снегом прямоугольников с черными провалами окон, чахлых деревьев между ними, редких и тонких, казалось уродливым и неприятным, как незаживающая гнойная язва. Ржавые балки, торчащие из обвалившихся стен. Какие-то вывески громадные, намалеванные до сих пор еще заметными красками на фасадах и торцах домов. Холод более пронизывающий, чем в лесу, как будто весь город излучает сырую стылость. Ветер, разрезанный прямыми углами планировки, разгоняющийся по прямой длинных улиц и резко взвывающий на поворотах. Мертвый, безжалостный. Даже птицы не летали над городом старых людей.
— Сколько этому городу, как ты думаешь? — откашлялся Блейки, и ему показалось, что он каркает, как ворона.
— Не могу сказать, — признался сфинкс. — Я слышал, что так строили старые люди задолго до войны чудовищ. С тех пор сменилось два раза по четыре сотни поколений. Летом, здесь, наверное, немного получше.
— Пойдем вниз, посмотрим?
Сфинкс замотал головой и попятился, глядя поверх линялых, ровно-черных
крыш на изломанную линию гор.
— Пойдем вверх и стороной, — отрезал он. — Я там никого искать не буду. Иначе можешь идти один.
— Может, хватит уже ставить мне ставить свои условия? — возмутился Блейки.
— Условия? — в свою очередь, взвился Грин. — Да я иду с тобой только потому, что задрал у тебя
