Воронов поморщился, словно от боли.
— Нам надо искать живых, Николай Васильевич. Живых, — повторил он. — Мы не можем бросить товарищей. Они, конечно, ушли по ущелью. Раз они знали об избушке, то ушли наверняка. Нам нужно идти к ним на помощь, я так думаю.
— Я знаю, Валентин Петрович, вы не принимаете версию следствия. Но подумайте сами, как они могли уйти? Искать? Идти на помощь? Вы полагаете, им еще нужна помощь?
В палатке наступила тишина. Прокурора в отряде сторонились, но ни разу еще не чувствовалась такая отчужденность. Может быть, Новиков ощутил эту настороженную и неприязненную тишину. Он продолжал мягче и тише:
— Раздетые, разутые… Двенадцать дней на морозе без продуктов… Валентин Петрович, вы же серьезный человек.
— Они нас ждут, — стоял на своем Воронов. — Вы же читали радиограмму, в избушке должен быть запас продуктов и топлива.
— Вам хочется доказать невозможное?
— Они не могли так просто погибнуть. В группе Сосновского надежные ребята. Два перворазрядника, у остальных вторые разряды. Вы ведь смотрели маршрутную книжку? Читали, сколько у каждого за плечами походов? Закаленные, мужественные люди!
— Опять иллюзии… Почему же тогда не ушел вместе со всеми командир группы? Или иначе: почему группа бросила командира?
— Многие туристы попадают в сложные положения. И все-таки выходят победителями. А сосновцы — очень сильные туристы. Мы должны прийти им на помощь. Я думаю, что скоро вы убедитесь в нашей правоте, — упрямо твердил Воронов.
— К сожалению, вы должны будете убедиться в моей правоте, — сказал Новиков.
После длинного разговора о результатах поисков сегодняшнего дня в штаб была отправлена общая радиограмма:
'Группа Черданцева вернулась из-за метели. Видимости нет. Спуск в долину опасен. Поиски будем продолжать завтра, но половину отряда лучше заменить свежими силами. Необходимо снять группу Васюкова и манси. Погода с каждым часов ухудшается. Нас заваливает снегом. На перевале ураган. Ветер до тридцати метров в секунду. В случае необходимости отряд может отойти по Малику, Северной Точе до заброшенного поселка геологов, где можно забрать людей вертолетом. Отряд в состоянии проделать такой поход за двое суток. Воронов. Новиков'.
— Я бы на вашем месте не стал включать в текст радиограммы слова 'поиски будем продолжать'. — В голосе Новикова послышалось предупреждение, но Воронов на это никак не реагировал.
— Ну, что ж, каждому свое, — сказал прокурор уже своим обычным бесстрастным тоном.
Когда, наконец, все успокоились и занялись приготовлениями ко сну, прокурор протянул мне и Воронову тетрадь.
— Это дневник Васениной, посмотрите вот с этой отмеченной мной страницы. Обратите внимание: 'Ребята поссорились…'
Мы читали дневник вместе с Вороновым, испытывая естественное смущение, неловкость, людей, вторгающихся во что-то очень личное, сокровенное…
21
'Я проснулась от того, что надо мной кто-то монотонным голосом читал Блока: 'В далях снежных веют крылья — слышу, слышу снежный зов…' Я открыла глаза — в палатке был морозный сумрак. Никого. А в ушах все звенело и звенело: 'Белый зов… зов… зов…'
Я плотно закрыла уши, и все стало тихо. Но тревога не проходит. В памяти возникают случайные, когда-то прочитанные строчки. Они назойливо повторяются, словно испорченная пластинка: 'Всю ночь дышала злобой вьюга, сметая радость сердца прочь…' Опять 'Снежные маски'.
В палатке я одна. Вчера я долго не могла уснуть, все казалось, что кто-то ходит вокруг нас и топает. И теперь проспала. А ребята не разбудили. Если бы не холод, проспала бы до обеда. Наверное, решили устроить дневку.
Палатку ребята разбили на берегу Малика. Мы вернулись. И вернулись, конечно, из-за меня.
Какое-то странное место: между сугробов темнеет вода, а вокруг стоят мохнатые угрюмые ели. Малик выбирается из-под сугробов, ныряет в снежные туннели и где-то внизу звенит на перекате. В лесу стоит такая тишина, что страшно вздохнуть, и просто не верится, что на перевале ревет ураган.
Ребята утоптали лыжами снег, набросали под днище палатки для прочности еловых лап, расстелили одеяла, рюки, штормовки, запасные свитеры, куртки.
Я забралась в палатку, а ребята стали готовить костер. Яму под костер решили не рыть. Ребята спилили сосну-сушину, бревна, конечно, уложили гатью и на этой гати развели костер. Возле костра было тихо. Я не помню, чтобы возле костра у нас было тихо. Обязательно рассказывают, поют. Все из-за меня.
А сейчас смеются, Вася Постырь под аккомпанемент гитары поет: 'Белым снегом ночь метельная дорожку замела…' А, вот почему ко мне опять явились 'Снежные маски'.
Как странно: неужели все встали так тихо, что не разбудили меня? Все, наверное, занялись делом, одна я валяюсь. Палатка изнутри успела покрыться инеем, страшно высунуть нос из-под одеял.
Я знаю, что нужно сделать. Нужно рывком сбросить с себя одеяла и куртку и выбраться на свет божий. Нужно размяться, нужно умыться… Господи, сколько этих 'нужно'! Только Глеб умеет их стоически не замечать. Он уже, наверное, ушел на перевал. Надо что-то делать. Долой дневник!…
Я так и не выбралась. Только-только собралась, как палатка закачалась, и в нее вполз Толя. Толя, как всегда, запутался в пологе и чертыхнулся. А потом удивленно уставился на меня. Он, видимо, решил, что я уже прогуливаюсь у останцев,
— Ты? Спишь?
— Нет, отдыхаю.
Толя с сомнением покачал головой:
— Что-то не заметно, чтоб ты отдыхала. По-моему, ты еще и не покидала постели.
Толя устроился поудобнее у меня в ногах. Его лицо озарилось вдохновением. Сейчас Толя вспомнит своего любимого Паустовского или начнет читать стихи. Надо его отвлечь от стихов, стихами он может просто замучить.
— Толя, зачем ты пришел?
— За тобой, Васенка! Я хочу тебе объясниться… Нет, нет, не бойся! У меня уже есть кому объясняться. Серьезно! Перед походом я получил письмо от Кати. Сорок страниц, представляешь? И она вполне со мной согласна, что у нас должно быть трое парней.
— Ты ей писал о парнях?
— Разумеется.
Глаза у Толи черные, большие и честные. Кажется, не врет. Но… еще не поженившись, еще не назначив даже свадьбы, договариваются о том, сколько у них будет детей! Чудаки.
— Знаешь, я сегодня проснулся, выбрался в лес, а лес-то заколдованный. Понимаешь? Никто никогда здесь не бывал, сотни лет елки-палки стоят под собольими шапками и все думают, думают о чем-то. Ждут, понимаешь. Бову-королевича ждут. Прискачет Бова на сером волке, взмахнет мечом-кладенцом, и сонное царство рухнет к его ногам. Вот я и выломил палку. Меч-кладенец, размахнись! Ох, и задал же я жару боярам-елкам.
Толька чудной какой-то. Что с ним случилось сегодня?
— А мне говорят: не бесись. Дай поспать спящей красавице.
Это, конечно, Люська проехалась по моему адресу.
— А хочешь, я тебя познакомлю с дедом-морозом? Конечно, хочешь, по глазам вижу!
