назад нанес на карту Глеб.
— Где? — тотчас склонился над картой полковник, сравнил точку с заметками в своем блокноте и кивнул головой: данные совпали.
Полковник взял карту и схватился за телефон.
— Аэродром? Дежурный? Говорит полковник Кротов. Объявите по громкой связи: командирам вертолетов немедленно вылететь на север. Координаты посадки: квадрат 'Д-5', километр от впадения притока в Соронгу. Посадку делает Проданин, Кравцов страхует в воздухе. Капитану Проданину захватить с собой врача и медикаменты. С вертолетами поддерживать беспрерывную связь.
Полковник опустил трубку, подумал секунду и снова поднес микрофон ко рту:
— Передайте: посадку делать при ветре и облачности не выше… не выше… Пусть сами решают на месте.
А через полтора часа радист Кожарского аэродрома принял радиограмму: 'Кожар, штаб. Докладываю: снял всех шестерых. Оказана первая помощь. Иду курс на Кожар. Проданин'.
— Когда Проданин сообщил, что ребята живы? — спросил я.
— Около двенадцати.
Да, время почти совпало. Как раз в это время Новиков предположил, что группу в ночь с пятого на шестое сорвала в ураган Васенина. Он передал дневник мне, встал и выглянул из палатки. Небо обрушилось на нашлагерь сплошным потоком снега. Снег заглушал все звуки, тишина была осязаемая, как вата, как стена.
— Ну, и погодка, — сказал он, вернувшись к печке. — Могу выразить искреннее сожаление товарищу Воронову. Боюсь, что его безрассудное решение послать капитана и самого себя в ущелье кончится весьма плачевно.
Новиков тяжело опустился на чурбак. Меня окликнул Жора-радист. Связь со спасательными отрядами? Нет, еще не время.
— Пиши, — кричал Жора. — Быстрей пиши!… 'Всем., всем… коротковолновикам… уральской зоны… точка. Примите… и повторите… на волне… 27 целых… пять сотых метра… точка. Позывные… 'Рауп'…
Наши позывные? Кто нас ищет? Штаб? Но время… 'Морзянка' запищала опять.
— Пиши: '18 февраля… в охотничьей… избушке… найдены… шесть туристов… из группы… Сосновского… точка. Все шестеро… живы и сняты… вертолетом точка. Командирам… спасательных… отрядов прекратить… поиски… немедленно покинуть… зону… урагана… точка. Всем… всем…'
24
Сосновцев я так и не увидел. Сразу с аэродрома их перевезли в больницу. Только на второй день к ним пустили родных, а еще через день — Новикова. Но я в это время был уже в редакции. Я начал работать над большим очерком. Я хотел рассказать о событиях, свидетелем которых был, о мужественной группе туристов, о героической гибели Глеба Сосновского. Очерк 'Отдай сердце людям' был напечатан в конце февраля. А в начале марта в редакцию зашел Воронов. От него я узнал, что по делу Сосновского было вынесено 'обвинительное' заключение. Правда, позже эпитет 'обвинительное', исчез, зато само заключение было принято в качестве официального документа комиссии 'по расследованию обстоятельств гибели командира туристской группы физико-технического института Г. Сосновского'.
— В чем же он обвиняется?
Воронов усмехнулся:
— Новиков на эту тему дал такое разъяснение: 'Мы его не обвиняем, а ставим ему в вину…' Следствие, а вслед за ним и комиссия поставили Глебу в вину две веши: раскол группы и уход в одиночку.
Я был совершенно ошеломлен:
— Как же это понять? А разве уход в одиночку попадает под какой-нибудь закон?
— Формально говоря — да. Не под уголовный, конечно, а под туристский. Вообще-то и уход в одиночку, и раскол группы — одно и то же. Точнее, один поступок, попадающий под действие двух параграфов инструкции о походах высшей категории трудности. Но дело не в этом. Ты не думал, почему он ушел из группы?
— Шел к палатке за вещами, за продуктами…
— Это ответ не на 'почему', а 'куда'. Мне кажется, что и Новиков, когда писал свое заключение, на этот вопрос тоже не смог ответить. Он, правда, попытался обосновать уход Глеба, но, по-моему, его объяснение — та же самая 'аморальная' версия, только в другом плане: Сосновский обманул ребят, Сосновский бросил их на произвол судьбы.
— А ты видел ребят? Я уехал раньше, чем…
— Я тоже. Врачи не пустили.
— … А без них ничего не выяснишь.
— Это точно. Поэтому тебе прежде всего нужно встретиться с ними. Не сейчас, а через месяц, скажем, или два. Когда они немного придут в себя. А я постараюсь раздобыть для тебя экземпляр официального заключения комиссии.
Мы с Вороновым обстоятельно обсудили все, что так или иначе имело отношение к 'делу Сосновского'.
Первую попытку встретиться с Сосковцами я предпринял в марте. Решил начать с Толи Броневского. Судя по групповому дневнику, это оптимист, остряк, он, наверное, легче других перенес трагедию, его будет проще вернуть к тем печальным дням…
Дверь мне открыл сухощавый седой старик. Старомодное чеховское пенсне, бородка клинышком, аккуратно завязанный галстук довольно модной расцветки на фланелевой рубашке… 'Отец', — решил я.
— Вам нужен Анатолий? Пройдите, пожалуйста, он дома.
Толя сидел за столом. В комнате — кушетка, стол, рояль, две стены заставлены книгами. Он повернулся ко мне — такая же синяя фланелевая рубашка, пестрый джемпер, смуглое тонкое лицо. Полное сходство с отцом.
Я назвался, сказал в двух словах о цели визита. Он беспомощно оглянулся, словно не знал, куда меня посадить, забыл даже ответить на мое 'здравствуйте'.
Я прямо приступил к делу:
— Вы знаете заключение прокуратуры по делу Сосновского?
— Да, знаю.
— Мне кажется, что это заключение необъективное, мягко выражаясь. Оно, на мой взгляд, неправильно освещает кое-какие детали.
— Да, мне тоже так кажется.
— Вот я и решил разобраться, в чем оно необъективно. Но, вы сами понимаете, без вас и других участников похода мне не удастся установить истину. Не так ли?
— Да, да, конечно.
Странная метаморфоза: от волнения он не побледнел, а потемнел, словно на лице проступил какой-то скрытый загар. Он сжался и словно обледенел.
— Прежде всего, мне кажется, в заключении неправильно освещено поведение группы в ночь с пятого на шестое февраля, когда вы покинули палатку. Вы понимаете, кого я имею в виду?
— Да, конечно, понимаю.
— Обвинительное заключение прокуратуры целиком строится на ошибке командира группы. Ну, и, естественно, на поведении в ту ночь Васениной.
Толя молчал. Потом он поднял голову, на какую-то секунду я поймал его взгляд и понял, что он колеблется. Он вдруг сделал протестующий жест, и я оглянулся. В дверях стоял его отец. Я не успел сообразить, что произошло, как Толя ожил.
— Не надо, папа. Оставь нас вдвоем. Прошу тебя, оставь.
Старик бесшумно притворил за собой дверь.
— Только вы не ходите к Неле, — сказал вдруг Толя. — Я очень прошу вас, не ходите. Я все расскажу
