Атака среди оврагов не из легких. Они, словно клинья, рассекают вытянутый в линию по фронту поток машин. На всем склоне одни овраги…
Всходило солнце, освещая гребни высоты. Оттуда остервенело била вражеская артиллерия.
Дорого доставался нам каждый метр. Окопавшись, гитлеровцы вели огонь лишь по тем танкам, которые выходили на дальность прямого выстрела. Били расчетливо и метко. Из рот почти непрерывно поступали донесения, одно печальнее другого:
— Второй (позывной Гудзя), я — седьмой, подавил орудие, потерял три машины.
— Второй, я — восьмой, потерял две машины, прошу прикрыть.
— Второй, я — девятый, преодолеваю минное поле, потерял одну машину.
Слева, справа, впереди — горели танки. Сюда бы эрэсы! Ударить по высотам!
Недавно, месяц назад, в этой самой Сталинградской степи был триумф нашей артиллерии. Тогда впервые Павел позавидовал артиллеристам: такого огня еще не знали войны…
А сейчас работали только КВ да Т-34 — артиллерию перебросили к Дону. Там — в который раз — фашисты пытались прорвать кольцо окружения.
— Второй, я — восьмой, прикрой слева.
Майор Гудзь приказывает механику-водителю остановиться. Машина замирает в густом терновнике. Через открытый люк дневной свет падает на карту. Взгляд прикован к участку, где первая рота наскочила на засаду.
Теперь фашисты своими танками прижимали его к гребню высоты. Уклоняясь от удара, рота невольно попала под кинжальный огонь противотанковых пушек. И тут вражеские танки, покинув засаду, вдруг развернулись для атаки. Остановить их могли только КВ. И майор Гудзь повел резерв тяжелых танков навстречу врагу. Павел давно уже взял за правило: на время боя — он командир и наводчик. «Управляя, стреляй» — так учил его светлой памяти друг комбат Хорин. И этот бой не был исключением. При атаке КВ требуют простора, достаточного, чтобы открывать прицельный огонь с предельной дистанции.
Проверенная схема годилась и сейчас. Овраг, откуда выползали вражеские танки, тесня наши роты, не давал возможности стрелять всем машинам сразу. Крутые склоны диктовали многоэшелонный боевой порядок. А это значило, что все шишки — первой машине.
Головная — машина командира. В окуляр прицела Павел отчетливо видел цели: высокоманевренные, но слабые в защите Т-IV. В долю секунды командир вспомнил их характеристику: «Масса — 24 тонны, экипаж — 5 человек, мощность двигателя — 300 лошадиных сил, пушка — 75 мм, скорость — до 40 километров в час, лобовая броня — 80 миллиметров». Такую броню пушка КВ гнула и ломала без особых усилий.
Опасение вызывала как раз пушка Т-IV, с длинным, похожим на копье, стволом. Она проламывала броню нашего тяжелого танка, особенно бортовую.
Гитлеровцы заметили КВ и, прекратив огонь по тридцатьчетверкам, принялись торопливо перестраиваться. Было видно, как тридцатьчетверки, огибая склон, благополучно уходили из-под удара — вражеские пушки их не доставали.
— Второй, — послышался в наушниках знакомый голос. — Я — восьмой. Спасибо.
— Восьмой, дай скорость.
Соседний полк, полк майора Разрядова, успешно прорывал оборону. И это радовало. Наконец-то! Не напрасно горели наши танки… Но главный бой для полка только начинался…
Да, гитлеровцы под Сталинградом были уже не те, что под Москвой: эти воевали гораздо лучше! Своими Т-IV не уклонялись от лобовых атак.
— Короткая!
Со второго попадания Т-IV, шедший головным, задымил.
— Вперед!
Чувство ожидания ответного удара исчезло. Теперь бой как работа: напряженная, расчетливая, сосредоточенная. Но вот и первый удар по броне. Голова, до боли стянутая шлемофоном, звенит как колокол.
— Короткая!
Гахает пушка, второй вражеский танк, оставляя за собой коричневую гриву дыма, несется уже по инерции. Из раскрытого люка, словно большие черные тараканы,
выскакивают фашисты.
Снова удар по броне: враг бьет болванками. От них броня колется, превращаясь в убойные осколки.
— Командир, дорога! — подал голос механик-водитель. Он взволнованно-веселый, как будто открыл необитаемый остров.
— Что за дорога?
— Спросил бы, да некого.
Судя по карте, здесь одни овраги, а чуть выше, по косогору, — поля.
— Дуй по дороге!
С надрывным ревом танк выскочил на косогор и тут неожиданно для всех оказался в тылу немецкой батареи. Далеко не часто удается пройтись гусеницами по вражеским пушкам…
От самой гражданской войны, а может, и от монголо-татарского нашествия русская земля в излучине Дона не видела такой кровавой жатвы, как в середине декабря 42-го года.
Советские танкисты так никогда еще не работали.
— Короткая! — команда слилась с оглушительным громом. Машину повело в сторону.
— Командир, гусеница!.. — выкрикнул механик-водитель и невольно развернул танк, на секунду упустив из виду, что впереди — противотанковая пушка. Павел успел заметить, как она выплеснула пламя, — и мгновенно в машину влетела синяя-синяя молния. Сразу же грудь оказалась забитой мелкой железной стружкой. Откуда она?.. Дышать невозможно. А на броне было слышно: гудело пламя — это в бочке вспыхнула солярка. Если огонь просочится внутрь танка — взорвутся боеприпасы.
Еще можно отбежать… Можно, если, конечно, удастся, дотянуться до люка… Павел заметил: товарищи без признаков жизни. Мертвы… Ах, какие это были ребята!..
Боль разливалась по телу, как горящий бензин, и от этой нестерпимой боли голова, казалось, вот-вот расколется. Невольно рука нащупала кобуру. Силы хватило вынуть пистолет и поднести к виску. Но пальцы как веревки. Спуск тугой-тугой… А ведь только вчера пистолет чистил…
Момент отчаяния вдруг отступил, его оттеснила жажда жизни. Умирать в 22 года? Но и пережить муку невозможно. Нет силы!
— Мамо! — Это был не крик, а стон. Он вырвался впервые за полтора года войны…
Вытаскивали товарищи. Подцепили танком, оттащили в укрытие, открыли люк, а машина все горела, и огонь все торопливее подкрадывался к боеприпасам. Майора поднимали, передавали с рук на руки, и даже пытались бинтовать.
— Оставьте… Полтужурки в груди… тряпок хватает, — говорил Павел, еле шевеля черными от копоти губами.
Кто-то невесело пошутил:
— Набило вас, товарищ майор, хромовой кожей!..
Люди стояли близко, а их голоса были еле слышны, словно с большого расстояния. Как сквозь сон, Павел ощущал, что его несут по оврагу, ветки оголенных кустов хлестали по щекам, но он не чувствовал этой боли. Судорожными глотками хватал морозный воздух и никак не мог избавиться от горького привкуса тротила. Потом была неоглядная открытая степь. Ветер гнал мутную поземку.
— Покормить бы товарища майора… — сказал кто-то из санитаров. Другой ответил:
— Нельзя… Шесть проникающих ранений…
Голоса возвращали к действительности. Его куда-то несли и теперь, оказывается, везут на танке. Рядом — раненный в голову механик-водитель. Он стонет. Значит, рассудил про себя Павел, в живых они остались вдвоем. А до слуха уже опять доносились автоматные очереди. Кто-то кричал:
— Фрицы!.. Разворачивай пушку!
Танк наклонился. Павел с трудом отодрал от бинта оледенелые веки, бинт сдвинулся, и стало видно, как по дороге навстречу танку бежали автоматчики… «Да это же немцы! Что они, обезумели, с автоматами
