внезапной радости мальчика, «дождавшегося отца».
Когда-то, лет десять назад, Кралев читал рассказ о мужестве русского солдата. В том рассказе беспризорный мальчишка тоже спрашивал, почему отец так долго не находил его и куда он дел свое кожаное пальто.
— Мама, ты не видишь, это же папочка! — счастливо лепетал мальчишка. — Только у него шинель другая, с красными полосочками, и погоны другие, желтые.
Диана, напряженно стиснув на груди руки, переменилась в лице. И Атанас подумал: «Как можно ошибиться, если верить только тому, что говорят о себе люди».
Диана, не в силах видеть, как сын прижимается к ее давнему товарищу, ушла на кухню. Когда-то она тайно вздыхала по Атанасу, только он был равнодушен к ней, ему нравилась другая — ее подруга, теперь многодетная женщина.
Диана принялась накрывать стол. Атанасу было слышно, как осторожно звенела посуда.
— Мама говорила, что ты погиб, — объяснял Нино. — Она плакала, плакала…
— А ты?
— Я не плакал. Ну, может, немножко, но мама не видела… — И вдруг заговорил о другом: — А у меня есть собака. Рекс. Пойдем, покажу. — И они поспешили во двор, под навес, где жила старая, с желтыми глазами сторожевая овчарка.
Весь вечер Нино не отходил от Атанаса, и когда мальчик уснул, Диана рассказала о том, что ее муж механик-водитель Петко Сосеров погиб при исполнении служебных обязанностей, на пожаре.
— А ты давно женился? — спросила она робко, глядя почему-то в сторону.
— Все некогда… — Он постарался было придать ответу шутливый тон, только не получилось. — Мне бы мальчишку, как твой Нино!
Школьные товарищи проговорили почти всю ночь, Атанас признался, что он приехал за шивалевскими орехами, и неожиданно убедился в чудодейственной силе «шивалевки».
Только на третьи сутки вернулся Атанас в Пловдив. На немой вопрос родителей ответил:
— Буду жениться.
— Так сразу? — всплеснула руками Труфакия. — Какая нетерпеливая современная молодежь! Все решают сами, не советуясь со старшими. То ли было в наше время…
— Ваша невестка — моя подруга по техникуму. Свадьбу сыграем летом. Как закончу академию.
Отец подмигнул матери: мол, порядок. Он давно мечтает о свадьбе сына. А свадьба будет на славу. В подвале давно томятся вина. Сын только поделился новостью, а отец уже прикидывает, когда ему лучше съездить в Персиковую долину, взглянуть на невестку. Вслух об этом сказать не решился: а вдруг Труфакия и его обвинит в нетерпении?
Отец
Павел проводил свой отпуск в городе, где родился и вырос, где прошла юность его отца и матери, откуда ушел на флот брат Алеша. Здесь каждый каштан и каждая акация напоминали ему о детстве.
Но бесцельно бродить по улицам не хотелось, да и погода к прогулкам не располагала. Вот уже который день дул не переставая северо-восточный обжигающий ветер, гремело море.
На склоне горы, на виду у города, жил цементный завод, белесый дым, насильно пригибаемый ветром, кланялся крутым волнам.
Павлу было приятно встретить своих одноклассниц. Теперь это замужние женщины. И спрашивали они, как он служит да не женился ли? Вот и весь разговор.
А ребята почти все разъехались: кто в Сибири, кто на Урале, кто в Воркуте — пашут землю, варят сталь, добывают уголь… Не было в городе и друзей детства — Шурка и Васька: они находились в длительной командировке — в одной африканской стране строили электростанцию.
Дома Павел еще острее чувствовал значимость своего труда. Те же бывшие девчонки сначала спрашивают: «Как служба?», а потом уже: «Не женился ли?» Значит, о службе думает не только он, думают все, хотя вряд ли кто, кроме самих военных, представляет, какая она, служба, сегодня. На заботливо- ласковое «Как служба?» он отвечал коротко: «Нормально». Это было любимое слово брата и, конечно же, отца.
В пятидесятом тот вернулся домой. Стал он совсем лыс, с лицом морщинистым, дряблым, как у глубокого старца. А ведь ему тогда было чуть больше пятидесяти. Говорил медленно, с трудом.
«Целыми днями отец лежал на диване, слушал радио или же, опираясь на трость, выходил в сад, подолгу стоял перед Алешиным деревом. А однажды Павел случайно заметил: отец принюхивался к листьям.
Ничего в этом необычного не было. Алешин орех, уже тогда поднявшийся над крышей дома, имел какой-то необычный терпкий запах. «Заморский» — так определила мать. Вот отец, наверное, и вдыхал тот, заморский запах, чувствуя, что за морем он уже не побывает.
Как-то отец сказал матери, что месяцами он и его товарищи не покидали лабораторию.
Петр Николаевич Заволока знал, что от их работы зависела оборона Советского государства.
Однажды в воскресенье отец попросил Павла прогуляться за компанию на кладбище. Был апрель, накануне пасхи. Пахло нагретым песком и молодыми травами. В зарослях акации кричали воробьи. С высокого дуба закуковала кукушка.
— Зозуленька, — тихо сказал отец на языке своего детства.
Сколько помнит Павел, он говорил по-русски, но песни пел украинские. Тогда у него был полон рот здоровых белых зубов, а в жестах и мимике чувствовалась энергия — такая, которой, казалось, хватит на три жизни.
— Запомни, сынок, это место, — указал тростью отец. — Тут меня закопаете, под гледом.
Молодой куст боярышника только-только распустил свои клейкие листочки, чтоб скоро украситься белыми гроздьями цветов.
Опираясь на трость, отец долго стоял у боярышника, думал, наверное, о прожитой жизни, а может, о вечном покое. Бабушка говорила, что вечный покой начинается лишь после того, как у человека остановится сердце.
Все это, конечно, сказки. Если человек умер, значит он распадается на химические элементы: фосфор, железо, кальций, серебро и даже золото. Так Павлику объясняли на уроке химии. И с этим нельзя было не согласиться. Ведь это люди превращаются в травы, в деревья, в камень… И может, этот облюбованный отцом куст молодого боярышника тоже состоит из химических элементов, из которых когда-то состояли люди.
Соседка, бабушка Фрося, однажды вспоминала, как в гражданскую войну рабочие и красноармейцы держали оборону города. В неравном бою все они погибли. Ночью горожане тайком вывезли их сюда, на кладбище. С тех пор здесь выросли деревья. Целый лес! Может, и под этим кустом был похоронен рабочий или красноармеец?..
Павел не представлял, о чем в те минуты думал отец, он только заметил, что его глаза устремились вдаль, но не в сторону моря, которое было под стать апрельскому небу, а в сторону завода, над которым текла, клубясь, белая дымная грива. С подъездных путей отчетливо доносились громкие свистки маневрового паровоза.
— Ишь, горланит, как молодой петух. — Отец улыбнулся. — Вот он и начнет меня будить пораньше.
— Брось ты о смерти! — рассердился Павлик, — Живи — и все!
— А я умирать не собираюсь. Я и там буду… — показал тростью в землю, — думать.
Через неделю отца не стало. Хоронил его весь город.
Десятый класс, класс Павлика, был на похоронах. Марина Константиновна, несмотря на майскую теплынь, надела черное шерстяное платье и замшевые сапоги. Она по-прежнему заметно хромала, хотя протезы уже не скрипели, как раньше: из ГДР, по специальному заказу, ей прислали новые: легкие и удобные.
