этот проступок товарищу нет никакого противоречия. Но они, как назло, не говорят ничего и улыбаются, словно считают его появление здесь вполне естественным. Да разве у них у самих руки не нагружены свертками?
Когда же Гуга, отлично заметившая его смущение, разражается смехом, вовсе не язвительным, наоборот, добрым, дружеским смехом, он отвечает ей тем же, и на душе у него становится легко и ясно, будто никаких утренних сомнений и не бывало. Смеясь, он достает из пакета яблоко и протягивает его Гуге.
– Съем на ужин, – беря яблоко, говорит Гуга.
Никто, кроме Пети, не понимает соли ее ответа. Ясно, она уже читала его стихи. Стихи ее развеселили. Она больше не сердится. Они уже не в ссоре!
Он крепко берет ее под руку, и они идут по площади, смеясь и грызя золотистые ранеты, позабью о ребятах, оставшихся там, у трамвайной остановки, и даже не угостив их яблочком.
2
Неторопливый трамвай, чинно миновав заставу, вдруг пускается вскачь со скоростью «голубого экспресса»: между городом и заводом остановки разбросаны редко – где, как не здесь, отвести душу вагоновожатому! За обледеневшими непроницаемыми стеклами басом ревет ветер. Трамвай летит, наклоняясь из стороны в сторону. Люди, уцепившись рукой за подвесной ремень, раскачиваются, как бутылки, и с размаху сталкиваются лбами. На конечной остановке, на площади перед заводоуправлением, пассажиры вываливаются скопом и облегченно переводят дух.
На завод рано, нет еще и часа. Вторая смена начинает работу в четыре. Шура Мингалева и Костя Цебенко отправились каждый к себе в общежитие. Сема Порхачев стоит в раздумье один у подножия памятника Ленину. В скомканной бронзовой кепке Ильича приютились от ветра воробьи. Если смотреть снизу, кажется, будто большой, серьезный Ленин, слегка поседевший от снега, держит сегодня кепку как-то по-особому, бережно и неумело, словно боится уронить ее или смять. У Семы мелькает мысль: любил ли Ленин всякое зверье? Наверное, любил! Не может быть, чтоб не любил.
С памятника Сема переводит взгляд на противоположную сторону площади, на здание райкома. Вчера утром приехал Карабут. Сема хотел зайти к нему вчера же, но ребята отсоветовали. Говорят, у Карабута крупные неприятности… Ну, а сегодня? Удобно уже к нему зайти или нет? Может, обождать еще денек- другой?
Но ждать невтерпеж.
«Пойду загляну в райком. Поздороваюсь и скажу, что забегу в другой раз, когда освободится…»
В райкоме непривычно тихо. Сема решает, что лучше все-таки уйти, не морочить голову Карабуту, но не может удержаться, чтобы не приоткрыть дверь и не заглянуть к нему в кабинет.
Карабут сидит один за письменным столом и перебирает бумаги. У-у, как изменился! Похудел! Видно, после болезни.
На скрип двери секретарь поднимает глаза, коричневые, с искрой, живые, упрямые. И сразу лицо становится прежним. Ничего не изменился, такой же!
– Семка! – с неподдельной радостью кричит Карабут. – Заходи, заходи! Сто лет тебя не видел!
Они крепко жмут друг другу руки.
– Садись, рассказывай. Как живешь? Какие у тебя перемены? Что делаешь?
– Да перемен-то вроде особых нет. Все как будто по-старому… Я к тебе, Филипп Захарыч, собственно, по делу.
– Выкладывай.
– Да дело-то у меня… Не знаю, не помешал ли я тебе?
– Ничего. Бумаги не убегут. Давай, что тебя мучает? Упорхнуть куда-нибудь задумал?
– Да нет же! – Сема смущенно вертит в руках кепку – По правде, не дело у меня к тебе, а скорее вопрос. Про новую звезду в созвездии Геркулеса читал? В газетах писали!
– Про звезду? – удивленно переспрашивает Карабут. – Погоди, где-то читал. Та, что недавно вспыхнула?
– Во-во!
– Свет от нее до нас идет что-то около тысячи семисот лет?
– Правильно!
– Помню, читал. Выходит, вспыхнула она во времена Гелиогабала. Не скажу, чтоб это событие представляло для нас особо актуальный политический интерес.
– Это конечно. То есть смотря с какой точки… Я вот прочитал тут кое-что по этому вопросу, не про эту звезду специально, а вообще… Выходит, светит звезда и светит, да вдруг, ни с того ни с сего, начнет накаляться и набухать, а потом и вовсе взрывается. Отчего бы ей? И вот, сколько я ни прочел, получается, науке до сих пор причины этого явления неизвестны.
– То есть как «неизвестны»? Звезда – не бомба, ни с того ни с сего не взорвется. Наверное, столкнулась с какой-нибудь другой звездой, только и всего… Чего ты крутишь головой?
– Нет, Филипп Захарыч, это ты по Фламмариону. Устаревшая теория. Джине давно доказал, что звезда со звездой столкнуться не может. А если и бывают такие случаи, то, наверно, раз во много миллиардов лет. А тут в пределах одной нашей Галактики вспыхивает и взрывается не меньше шести звезд в год! Сейчас наука считает доказанным, что причины этого кроются внутри самой звезды.
– Ну, допустим, внутри. Тебе-то какая разница?
– А как же! По Джинсу выходит, каждая звезда-карлик через столько-то там миллиардов лет делается «Новой». А когда именно и отчего – никому не известно. Но ведь наше Солнце тоже звезда и тоже карлик!
