себя в ремеслах и искусстве. Самым известным стал житель Виченцы Джанбатиста делла Вольпе, призванный царем наладить выпуск государственной монеты. Уже на той, ранней стадии контактов квалификация западных специалистов на Руси становилась общепризнанной. Врачом Ивана Третьего стал некто Николай Немчин («немец»). У наследника — Василия Третьего врачом был тоже немец по имени Булев. Нетрудно заметить, что первая волна западного влияния на Русь была связана с медициной, в которой Запад сделал несомненные успехи. Первые русские переводы с латинского представляли собой медицинские тексты, энциклопедии трав, трактат «Секретные откровения Аристотеля Александру Македонскому о подлинной природе мира, зависящей от биологии».
Постоянными становятся попытки римского первосвященника расширить за счет Руси ареал своего влияния. Папа Павел Второй попытался воспользоваться желанием царя жениться на племяннице последнего византийского императора Константина ХI, которая была обращена в римское католичество. Невеста — Зоя Палеолог (принявшая имя Софьи) прибыла в Москву через Ревель и Псков. Вопреки папскому желанию она все же приняла царское условие — в первом же русском городе была обращена в православие. Брак был заключен в ноябре 1472 г. Некоторые историки (скажем, А. Тойнби) увидели в факте этой женитьбы Ивана Третьего последний отзвук византийского влияния. Но событие кажется не столь однозначным. Софья выросла в Риме и в Москве ее звали «римлянкой». В связи с этим некоторые исследователи считают приезд бывшей католички в царские палаты началом вестернизации России. Первой среди всех стран Запада Италия становится полем приложения первых шагов западной дипломатии Кремля. Русские посольства открываются в Милане и Венеции. Оттуда в Москву в 1475 г. прибыл архитектор Аристотель Фьораванти и сразу же приступил к строительству в Кремле Успенского собора и Грановитой палаты.
Контакты с Северной Италией возбудили интерес Москвы к главным фигурам западной политики. Одновременно крупные государства Запада начинают проявлять интерес к диковинной стране европейского Востока. Уже через несколько лет последовал обмен посольствами на самом высоком европейском уровне. Посол Священной Римской империи Николас Поппель, ощущавший призвание католического миссионера, прибыл в Москву в 1488 г. Характерно его спонтанное желание сразу же взять под опеку, включить в зону своего влияния, поместить Москву в реестр подчиненных Западу земель. Он предложил России статус королевства в составе Священной Римской Империи, а Ивану Третьему — титул короля. Взаимное непонимание сторон уже тогда было чрезвычайным. Очевидного сопротивления латинству одной лишь православной церкви было бы достаточно для неприятия германских предложений. И главное: молодая Россия послемонгольского периода слишком дорожила своей свободой, это и обусловило, прежде всего, категорический отказ Ивана Третьего. Послемонгольская Россия искала свои каноны духовной жизни, свои формы государственности, свои подходы к решению общественных вопросов. Разумеется, мука монгольской неволи отразилась в душевном настрое и духовной конституции складывающейся нации. Но отличные от западных процессы продолжались и после Куликова поля и стояния на Угре. Специфически самостоятельное развитие Руси сказалось на ходе обретения национальных форм православной церковью, одним из главных столпов складывавшейся восточноевропейской цивилизации.
В жизни православной церкви исключительно важен конец пятнадцатого века, характерный внутренним идейным кризисом, в значительной мере определившим путь развития России. Конфликт идей, имевших (как все идейные конфликты средневековья) религиозную форму, касался основ национального самосознания, отношения к базовым ценностям жизни. Сформировавшиеся в лоне церкви два идейных направления — иосифляне и нестяжатели — столкнулись в борьбе за выработку главенствующей точки зрения на смысл мирской жизни, на труд, характер этого труда, на значимость упорства и совершенства в труде. Одно направление — иосифляне были своего рода русскими традиционалистами, идеалом которых было повиновение и покаяние. Лидер этого движения Иосиф Волоцкий не считал физический труд обязательным для монахов, его знаменем являлось суровое расписание монастырской жизни (нигде монастырский устав не был суровее, чем в его Волоколамском монастыре). Монахи как бы подавали миру пример строгой жизни, изобилующей наказаниями, но не трудовым потом. Мирская и трудовая аскеза здесь явно разошлись.
Второе направление — соперники Иосифа Волоцкого группировались вокруг Нила Сорского, идеолога так называемых нестяжателей, в чьем монастыре господствовали принципы равенства, самоотречения и, что очень важно, обязательного интенсивного труда. Осевой идеей нестяжателей, выступивших первыми русскими певцами трудолюбия, была апология труда во имя спасения души. Подобную точку зрения можно рассматривать как феномен русского религиозного развития на пути, наиболее приближенном к возникшему на Западе идеалу интенсивного, целенаправленного труда. Как полагают некоторые исследователи, учение Нила Сорского наиболее «близко стояло к идеологическим постулатам западноевропейской церкви — спасению через труд, идеалу «молись и работай», т. е. к тем идеям, воплощение которых в жизнь обеспечило Западной Европе «прорыв» в будущее, заложило основы «духа капитализма». Идеал «молись и работай» (через работу обретай спасение души) означал, что простой человек не делегирует свои права наверх, а сам решает все возникшие перед ним проблемы, решает «здесь и теперь», не откладывая на завтра, не перенося решение в другое место, т. е. делает выбор между рабством и свободой в пользу свободы, между интенсивным и экстенсивным путями развития хозяйства в пользу интенсивного, между решением своих проблем самостоятельно и их решением с помощью других людей, социальных слоев, этносов в пользу самостоятельности».
Преувеличиваем ли мы конфликт иосифлян с нестяжателями, сказать определенно трудно. Мог ли стать Нил Сорский русским Лютером? Перевод Библии на разговорный русский язык, как представляется, не имел бы того взрывного эффекта, который он имел на Западе. Мы можем только отметить то обстоятельство, что «приватизация» отношения с Богом, возведение трудолюбия в показатель божьей благодати в ходе религиозного кризиса XV века не осуществились. Покровитель нестяжателей царь Иван Третий уже терял физические силы и решающий для нестяжателей церковный собор 1503 года не привел к их возобладанию в клире. Победа иосифлян и поражение нестяжателей, возможно, повели Россию в сторону от индивидуализма, укрепили в ней коллективистские начала — в религии, где требовался посредник-пастырь; в крестьянской экономике, где община, а не частный собственник, была производительной единицей; в политике, где власть была делегирована монарху и осуществлялась не с персонального согласия подданных, так и не ставших гражданами. То был один из важных перекрестков русской истории и Россия избрала путь, который явно не вел к сближению со стереотипами нарождающегося западного образа жизни, западного мышления.
Вторая (после «медицинской») волна западного влияния начинает проникать посредством дипломатических каналов через главный центр контактов с Западом — Указ внешних сношений, будущее русское министерство иностранных дел. Первый руководитель официально признанного внешнеполитического ведомства Федор Курицын прибыл для службы царю Ивану Третьему из западных земель. Этого русского дипломата можно назвать первым активным переносчиком западной культуры и обычаев в Россию. В Москве начинает складываться кружок поклонников Запада, неформальным лидером которого был боярин Федор Иванович Карпов, интересовавшийся астрономией и выступивший за объединение христианских церквей. Первым, небольшим еще «островом Запада» в Москве становится дипломатическая колония. Здесь датский переводчик в начале семнадцатого века перевел с латинского на русский трактат «О высшей философской алхимии». Затем был переведен капитальный труд Реймонда Лалли «О всеобщей науке». Первые же переводы на русский язык красноречиво говорят о пристрастии русских к отвлеченным идеям. Особенно популярными в узком кругу первых знакомых с западными идеями русских становятся труды по астрологии. Красноречивым фактом является то, что первые студенты, посланные в начале шестнадцатого века в Англию, сразу же направились для прохождения учебного курса не к титанам механических наук, а к кембриджскому астрологу Джону Ди.
Отражает ли это сложившийся менталитет русского народа? Почему японцев интересовали технические достижения причаливших к их берегам западноевропейцев, а русских — некие трансцендентальные истины? Отметим пока только очевидное желание любознательных русских узнать «самое главное», одним махом разрубить гордиев узел жизни, найти сразу верный ответ (а не перепробовать все), веру в миг, удачу, случай, а не в каждодневные планомерные усилия. Как иначе объяснить, что на этой первой встрече двух миров лучших русских интересовали две науки — алхимия и астрология, и лишь потом (и косвенно) механика, инженерное дело, физика и химия, кораблестроение и
