вестернизированную элиту, способ контролировать массы у которой скорее заключался не в консерватизме, а в реакции, в приверженности политическому порядку, имитирующему систему Западной Европы восемнадцатого столетия, от которой Европа давно уже отказалась. Частью реакции императорской России было проведение ограниченных по масштабам реформ, часто отменяемых, сопровождаемых политическим террором. При этом гений Петра не имел продолжения, ему наследовали самодержцы с нередко милыми манерами, но без необходимого характера. Правящий класс, решающий судьбу многомиллионной страны, демонстрировал скорее жесткость, чем компетентность — и это в условиях, когда прогресс никак «не желал» проявляться снизу, от подданных империи, вовсе не ставших еще гражданами, живущих далеко в доиндустриальной эпохе. Неадекватная элита в силу своей некомпетентности проявляла преступное безразличие к условиям жизни своего народа, заведомую враждебность к западным социальным идеям, чем и породила мощную социалистическую реакцию в ХХ веке. Плотина, созданная против прямого проникновения Запада, породила силы, создавшие внушительный обводной канал.
Правящий класс императорской России не обладал уверенностью в себе, ясным пониманием ситуации, энергией патриотического спасения, которая позволила, скажем, британской аристократии образовать союз с нарождающейся буржуазией, создать жесткую и прочную основу нации, не потерявшей самоуважения и в то же время восприимчивой к ценностям технической цивилизации. Аристократическая элита устремилась не к союзу с буржуазией, а за царем-самодержцем, делая для русской буржуазии дело реформирования России едва ли не безнадежным. И никогда в России не было создано влиятельного «среднего класса» — гаранта стабильности, противника революции. Хранить и защищать святую Русь предоставили не авангарду нации, а государству, западное происхождение которого вызывало едва ли не естественное отчуждение.
Россия, к моменту решающего вхождения в период бурь, сохранила в себе как подлинную часть национального существования не только собственные национальные традиции, но и традиции Византии и Золотой Орды. Если цитировать Дизраэли, — «две нации в одной». Но британский премьер говорил о бедных и богатых в Англии, в России же двумя нациями были носители западной цивилизации, с одной стороны, и приверженцы Византии — Азии, оторванные от Киевской прародины массы, — с другой. Культурные различия внутри российского общества, наличие в нем двух стилей жизни — современного, прозападного и традиционного в конечном итоге раскалывали страну. Общим смыслом существования для тех и других была Россия, любовь к ней, готовность встать на ее защиту в годину испытаний. Пьер Безухов и Платон Каратаев, граф Л. Толстой и его герой Ерошка чувствуют себя соотечественниками, представителями одного народа. Их объединял даже не язык, у аристократии по-преимуществу французский, и не быт, у аристократии по- преимуществу западный. Их объединяла любовь к России. И западник Тургенев дает проникновенное описание крестьянской жизни. И славянофил Погодин отзывается об Англии столь же нежно, как о своей вотчине.
Гордость России — ее интеллигенция — никогда не признавала себя тем, чем она фактически являлась — прозападной интеллектуальной элитой, самоотверженной и воспринимающей свое отчуждение от народа почти как естественное состояние. Космополитическая в лучшем смысле этого слова, она дала миру глубоко национальных гениев от Пушкина до Чехова, каждый из которых шел вровень с идейным миром Запада, черпал в нем или создавал с его помощью свой характер и индивидуальность. Интеллектуально их родиной был фактически Запад, хотя эмоционально, разумеется, горячо любимая Россия. Блеск достижений, этого русского «века Перикла» почти заслоняет тот факт, что основная масса народа жила в другом мире, из которого прозападная сила виделась часто враждебной. 1914 год сделал предположение правилом, предчувствие аксиомой. Для 18 миллионов одетых в шинели русских их западная граница стала границей глубоко (и жестоко) враждебного мира.
Т. фон Лауэ сравнивает русских с сонмом негативно заряженных частиц, способных излучать энергию в душевных поисках, в дружбе узкого круга близких, но обращающихся к внешнему миру с демоническим самоутверждением. Этот нонконформизм, в частности, очень мешал созданию общественного консенсуса, общественного единства по воистину роковым вопросам развития России. Психологические поиски делали русских талантливыми в гуманитарных науках и безучастными к механическому прогрессу, к науке прикладного характера. Жалея свой народ, блестящая русская элита XIX-начала XX веков часто не признавала решающей, почти необратимой отсталости основной массы населения. Удобнее было найти в ней черты вселенского вселюбия, органического гуманизма. Многие в России видели эту отсталость и стремились противостоять вестернизации.
Глава пятая
На пути к катастрофе
«Россия является великой цивилизованной страной. В пределах своих границ она обладает несравненными по богатству и разнообразию ресурсами. Ее народ честен, миролюбив и нормально трудолюбив. Ее плодородные земли способны производить зерновые, достаточно чтобы гарантированно прокормить ее нынешнее население, а скот может давать мясные товары, достаточные для всей Европы; ее прибрежные воды изобилуют рыбой; у нее самые обширные в мире леса; она в изобилии имеет все базовые минералы и металлы, включая уголь, железную руду, платину и нефть… Возможно самой большой проблемой России в будущем станет ее способность к организации. Во всей многотомной массе дискуссий о русских делах доминирующей нотой является следующая короткая фраза: «Русский народ страдает отсутствием способности к эффективной организации».
Несмотря на контакты на протяжении нескольких столетий на межнациональном уровне, русские, если возможно такое обобщение, все же мало знали о Западе, а Запад — о России. Исследователи — и русские, и западные — признают это. Иммобилизм основной массы населения России затруднял знакомство, но Запад признает ограниченность и собственных усилий получить адекватное представление о России. Даже нация неутомимых путешественников и прирожденных исследователей — англичане — «никогда не были (пишет английский историк) в достаточной степени осведомлены о России и ее народе». В девятнадцатом веке самые фантастические представления России о Западе (и наоборот) исчезли, но на психологическом уровне переход от «странного к знакомому» так никогда и не был завершен.
Напомним, что с середины XVIII века позициями главного экономического партнера России овладела Британия, воспользовавшаяся благоприятными статьями торгового договора 1734 года — самого крупного и важного по тому времени для России. Примерно половину столетия британская торговля была важнейшей для России — несмотря на то, что в Семилетней войне Британия поддерживала Пруссию против России. Пользуясь благами этой торговли и имея виды на будущее, премьер-министр Питт отказался выполнить просьбу Фридриха Второго послать военно-морскую эскадру на Балтику для блокирования русских портов. Напомним, что русский флот, разгромивший турецкую эскадру в Чесменском сражении 1770 года был построен в Англии, а на борту его кораблей часть экипажа составляли англичане. Это дало России выход в Черное море. Тогда Британия считала важным для себя укрепление России в Восточном Средиземноморье, а во время войны с североамериканскими колониями Лондон желал видеть Россию активной и в Западном Средиземноморье.
Но уже тогда, в конце XVIII века в России говорили, что не желают видеть себя второй Португалией, подчиненным союзником Британии. Важный шаг в этом направлении был сделан в 1780 году, когда Россия возглавила Лигу вооруженного нейтралитета. Санкт-Петербург целенаправленно высвобождался от английского влияния, об этом говорит серия договоров со средиземноморскими странами. Договор с Британией не был возобновлен. Взаимное охлаждение произошло тогда, когда Россия овладела Крымом (крымский синдром станет постоянным элементом русско-британских отношений). Но торговля с Британией продолжала оставаться важнейшим фактором для России, настолько важным, что Россия не примкнула к континентальной блокаде, несмотря на угрозы Наполеона. Продолжение известно — борьба совместно с
