спрашивали, поймав по горячим следам их художеств, хунгузов, — Ветлицкий не разрешил, сочтя все же лазутчика военнопленным, но сложить два и два: японские корабли, маячившие в некотором отдалении, и одно из наиболее удобных мест высадки — труда не составило.
Уже после войны Славкин с удивлением узнал о том, что контр-адмирал Руднев предупреждал порт- артурское начальство именно об угрозе японской высадки в Ентоа. Откуда взял эту информацию самый знаменитый и загадочный флотоводец той войны, осталось загадкой, но ни до поручика, ни до подполковника ее не довели (хорошо хоть район определили). Точно установить того начальника, который решил, что он будет как-нибудь поумнее Руднева в вопросах прикрытия берега и что исполнителей совершенно незачем нацеливать на одну только бухту, уделяя меньше внимания соседним возможным местам высадки, не удалось, но подозрения пали, что не удивительно, на генерал-лейтенанта Стесселя.
Все новые корабли и транспорты подходили в течение дня. Ветлицкий, под командой которого были всего лишь две роты солдат 26-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, усиленные взводом конной охотничьей команды того же полка, возглавляемой старшим унтер-офицером Великановым, полуротой пограничников во главе с подпоручиком Корфом и двумя трехдюймовыми полевыми пушками образца 1902 года под командой Славкина, начал вместе с подчиненными офицерами прикидывать, каким образом он мог бы сдержать высадку японцев до подхода помощи из Порт-Артура (в получении которой были свято уверены молодые офицеры, но не сам умудренный жизнью и гораздо более близко знающий порт-артурских полководцев Ветлицкий).
— Полно нам, Александр Андреич, как во времена покорения Крыма воевать. Место для наблюдательного пункта я присмотрел, да Вы и сами его видели. Орудия к стрельбе с закрытых позиций вполне пригодны, фейерверкеров и бомбардиров я кое-чему обучил, — возбужденно блестя глазами, убеждал Славкин Ветлицкого, — Опыта практического, конечно, у моих орлов маловато, да и образование бы не помешало — бомбардир с образованием, особенно с техническим, по нынешним временам просто клад какой-то, ну да Бог не выдаст — свинья не съест. Дадим господам японцам урок современного боя.
Ветлицкий, подумав, решил что он против не будет. Длинные дула орудий японских крейсеров — или черт его там разберет кого — внушали уважение.
Однако отряду внезапно помогла погода: ветер, довольно сильный уже с обеда, к ночи поднял высокую волну и нагнал грозовых туч, а когда преждевременно окончательно стемнело, ударила гроза. Всю ночь громыхало. К утру гроза немного утихла, но шторм бушевал по-прежнему. Японские корабли были чуть видны за пеленой дождя. В такую погоду высадка десанта, что было очевидно и для Ветлицкого, полностью исключалась.
Шторм продолжался три дня, постепенно сменившись на просто сильное волнение. Вернулись посланные в Порт-Артур. Особо утешительных вестей они, впрочем, не привезли: по поводу помощи было 'твердо обещано', но в чем она будет состоять и когда подоспеет, послание умалчивало. Ветлицкий было приуныл, но той же ночью в море вдруг загрохотало…
Ранним утром, увидев, что потрепанные японцы все же остались где были и даже не сильно уменьшились в числе, подполковник приказал своим ротам замаскироваться в редком лесу верстах в двух от берега и, по совету Славкина, рассредоточиться на случай корабельного огня: молодого офицера- артиллериста Ветлицкий уважал. Пусть боем поручик крещен еще не был, но и на маневрах, и в повседневной жизни, показал себя офицером вдумчивым и многообещающим.
Славкин в это время, как с удовольствием отметил Ветлицкий, еще раз самолично вскарабкался на скользкую то ли от ночного дождя, то ли от утренней росы, заранее облюбованную им для наблюдательного пункта гору — убедиться, что бухта с клубящимся в ней туманом была видна с нее достаточно хорошо, установил на обратном скате горы, у подножия, оба орудия, глянул на ездовых и лошадей, расставил цепочку из запасных номеров посообразительнее для передачи команд с наблюдательного пункта.
Вслед за этим Ветлицкий и Корф перекрыли небольшими засадами охотников и пограничников (в отличие от солдат, одетых в защитную форму) тропинки, ведущие от береговой линии к позиции трехдюймовок и к наблюдательному пункту. Сам подполковник решил остаться вместе со Славкиным на горе — уж больно хорошее место тот выбрал.
Японцы, все утро потратившие на то, чтобы погасить пожары, разобраться с последствиями ночного боя — людей с полузатонувшего судна сняли с рассветом, а последний пожар был окончательно погашен лишь в десятом часу утра — и на маневрирование у берега, наконец придвинулись, видимо, так близко, как только могли, и отправили разведку.
— Спешат желтопузые, — размышлял Ветлицкий, глядя, как японцы выходят на берег и переводя на секунду взгляд на шлюпки у транспортов, — Вот уж не терпится им остальных-то на берег послать. Ну-с, теперь только ждать — как далеко господа японские охотники от берега искать будут.
Они уже договорились со Славкиным, что если все же будут обнаружены японской разведкой, артиллерист попробует достать японцев выстрелами с нынешней позиции — 24-секундные трубки позволяли стрелять на шесть верст. Если же окажется далековато (Славкин, на взгляд повидавшего всякое Ветлицкого, чересчур самонадеянно оценивал свои способности по определению расстояния до противника на море), поручик, с прикрытием из охотников и имеющихся верховых пограничников, подъедет как можно ближе к морю и накроет японские шлюпки и людей на палубе оттуда. Однако этого не хотелось: оба офицера прекрасно понимали и то, что японские корабли способны ответить ужасающим артиллерийским огнем, и что десант, вынужденный почти версту брести по колено в воде — ближе, судя по шлюпкам охотников, осадка японским шлюпкам при нынешней воде подойти не позволяла, — был бы идеальной целью для двухсот шестидесяти пулек, лежащих, как злые пчелки в улье, в каждом шрапнельном снаряде. Других, кстати, просто не было: господа генералы намеревались решать все задачи будущей войны шрапнелью, шрапнелью и только шрапнелью, в крайнем случае — шрапнелью, поставленной на удар. Молодой Славкин, под влиянием авторитетов разделявший эту идею, сейчас, глядя на японские транспортники, вдруг в первый раз в ней засомневался.
Дорога до берега была проверена еще три дня назад и перепроверена прошлой ночью, когда Ветлицкий, Славкин, Корф и еще несколько офицеров и нижних чинов неосмотрительно, как сейчас понимали оба, верхами выскочили на берег посмотреть ночной бой. Последние семьдесят — восемьдесят саженей до моря из-за камней пути артиллерийским упряжкам не было, и, случись такая надобность, на открытую позицию орудия поставить можно было только на руках, но открытой позиции Славкин, ввиду японских военных кораблей, основательно опасался, потому и расстроился не сильно.
Сильно смущала гора Дайсан, господствовавшая над местностью, но настолько очевидная с моря, что офицеры, посовещавшись, не решились выдвинуться на нее.
Солдаты, поеживаясь, медленно брели к скалистому берегу. Несмотря на май, море обжигало холодом и настроение у большинства было препаршивейшее. Неунывающий юный итто-хей[102] Судзуки пытался, впрочем, плеснуть соленой водичкой на своего приятеля, но командир отряда сохо[103] Оми пресек ребячества одним коротким рыком.
Ночь была ужасной — русские, казалось, стреляли отовсюду, Императорский флот отчаянно отвечал. Единственный снаряд — шестидюймовый японский фугас, о чем, впрочем, никто из солдат не догадывался, — попавший в их судно, проделал трехметровую дыру в борту. Полк потерял восемнадцать
