развлекал его невероятными историями из своей жизни или жизни своих знакомых.
Гришка кивал, втихомолку полагая, что дед приукрашивает ради красного словца, потому как сам рассказывал, что, вернувшись с войны, решил — пешего похода до Берлина с него на всю жизнь хватит, и дальше ста километров от деревеньки не уезжал. Тем не менее, это не мешало Гришке по прежнему любить его рассказы.
Гришка обещал себе, что будет ходить с дедом на могилу к бабушке. Закажет новенький памятник, гранитный, а то металлический весь проржавел — крась его не крась. Может, уговорит-таки деда переехать в город. Купит избушку в частном секторе, чтоб попривычнее ему было. Переселится дед, будет жить себе поживать, радоваться успехам внука, а Гришка станет заскакивать к нему как можно чаще, приносить какие-нибудь гостинцы к чаю и подолгу беседовать. Когда-нибудь…
И вот теперь Гришка свыкался с мыслью, что это «когда-нибудь» уже не настанет.
Нет больше деда. Не купит он ему домишко, не будет сидеть с ним у пузатого самовара… Все хорошо вовремя, и то, что можно сделать сегодня, откладывать на завтра не стоит. А сейчас уже поздно…
Гришка и не заметил, как нерадостные его размышления перешли в тревожный полусон-полубред. Под утро его разбудил звонок — ночью взломали один из складов, надо срочно явиться для составления протокола. Потом подъехали потенциальные клиенты. Затем — не терпящее отлагательств совещание…
На похороны Гришка так и не успел.
Освободился Гришка только к концу недели, подъехал к бывшему колхозу и, так и не решившись зайти в дедову избу, мрачно проследовал на почти заброшенное деревенское кладбище.
По пути думал о том, что, закрутившись, даже не подкинул денег на похороны.
Могилу Гришка углядел издалека — свежий холмик земли, деревянный крест. Ни оградки тебе, ни надгробия приличного. Ну, ничего, он закажет посолиднее, гранитный. С портретом. И подберет на памятник какие-нибудь слова — добрые, искренние.
Гришка так задумался, что неприметного мужичонку в старой фуфайке увидел, только подойдя к могиле вплотную. Мужик деловито поливал рыхлый холмик водой из трехлитровой банки.
— Здорово, — окликнул его Гришка, — а ты чего это поливаешь — цветы, что ли посадил? Так не надо — я тут на днях надгробие ставить буду, все равно переворошим.
— Не, не цветы, — не оборачиваясь, ответил мужичок. — Вот, видишь, — он указал головой в центр могилы, выливая туда же остатки воды.
Гришка ничего не увидел, и, только пригнувшись, разглядел, что из рыхлой земли торчит расплющенный конец какой-то деревяшки.
— Это чего? — недоуменно спросил он.
Мужичок обернулся, спокойно поглядел на Гришку, а потом ответил:
— Кол.
— Какой такой кол?
— Знамо дело, осиновый. У нас все честь по чести.
— Чего? — угрожающе протянул Гришка.
Мужичок вгляделся внимательно с Гришкино лицо, а потом закивал часто-часто и спросил:
— Да ты не как внучок его?
— Ну, — неохотно буркнул Гришка.
— Григорий, да? — уточнил мужичок, — А я — Пал Саныч, сосед деда твоего… Был… — тут он нахмурился, замолчал, а потом улыбнулся как-то светло и грустно и добавил, — Кузьмич про тебя, бывало, часами рассказывал. Крепко он тебя любил. А уж когда в гости ты к нему наведывался, так он потом с неделю что на крыльях летал.
Гришка зажмурился. Сморгнул… Расходится-таки осень, вон, ветер какой холодный, аж глаза заслезились…
Пал Саныч, тем временем, присел у могилки прямо на землю, достал из кармана вытянутых спортивных штанов мятую-премятую пачку сигарет, протянул Гришке — угощайся, мол. Гришка отрицательно мотнул головой — он бросил пару лет назад. Мужичок пожал плечами, закурил и задумчиво уставился куда-то вдаль.
Гришка присел рядом и молча смотрел на свежевыструганный деревянный крест. Говорить почему-то не хотелось…
— Да, вот оно как бывает, — снова принялся дедов сосед, — все ведь вроде продумал Кузьмич. И жил один, и в город не переселялся. Да вот нашлись охотнички за недоброй силушкой, ох, нашлись. И не посмотрели, нелюди, что старик — убили, глазом не моргнули. Да только не будет им добра с того, не будет. Сила-то она страшная, изнутри ест. Чтоб человеком с ней остаться, надо такой крепкий дух, как у Кузьмича был. А у супостатов этих окаянных какой там дух, так, ерунда. Сгорят — и не заметят.
— Так ты что — видел, что ли, кто деда убил? — встрепенулся Гришка.
— А как же, — закивал собеседник. — Они не раз к нам в деревню наведывались. Все вынюхивали, выспрашивали. Меня разок остановили, допытывали… Не сказал я им, но ведь живет-то нас в колхозе всего-ничего. Не спрячешься… Сами нашли.
— Да чего ж им надо-то было? — Гришкин голос прозвучал зло — мужичок аж вздрогнул.
— Знамо дело, за силушкой явились. Прознали, стал быть.
— Да за какой силушкой? — Гришка терял терпение.
— За колдовскою, — как ни в чем не бывало ответил Пал Саныч. Посмотрел на наливающиеся белой яростью Гришкины глаза и растерянно спросил, — Так ты не знал?
— Чего не знал? — крикнул Гришка и вскочил на ноги, — Что ты мне мозги-то паришь?
— Дед твой колдуном был. Потому и кол, чтоб упырем, значит, не обернулся… И водичкой святой сверху окропил.
Гришка разом сдулся — будто проткнутый воздушный шарик. Грузно опустился на влажную рыжую траву.
— Ну-ну, — покачал он головой.
— Не веришь — не верь, — правильно понял его мужичок, — А все одно Кузьмич колдуном был. Правда, невольным. Всякий колдун, когда умирает, старается навязать кому-нибудь свою силу, иначе ему придется долго мучиться, да и земля его не примет. Ну а коли убьет кто колдуна, на того сила-то и выльется. А на войне ведь как было — убивали всех подряд немцев, не приглядывались, поди… Вот и нашла где-то там, на фронтах, сила недобрая деда твоего.
Мужичок пошарил в кармане фуфайки, достал мятую пачку, протянул Гришке. На это раз тот взял сигарету. Затянулся, выпустил струйку дыма и задумчиво наблюдал, как она растворилась в тяжелом осеннем воздухе.
— Ох и крепкий дух у Кузьмича был, я тебе скажу. Чтоб силища такая — да не сожгла человека, на путь гибельный не завернула! Он еще и помогал нам маленько. Когда корову подлечит, когда козу заблудившуюся отыскать поможет. И ни разу, значит, во вред ее не применил, силу-то. Ни разу. Ни сглазил никого, порчу не навел. А ведь мог бы — даже этих вот лиходеев. Я ему, грешным делом, предлагал — изведи, говорю, не от добра они тебя ищут. А он мне так — эх, говорит, Саныч, порчи да проклятия — это ведь как яд. Разок попробуешь — и все, сгубит она душу твою. Еще захочется, и еще. Так и не стал, даже нелюдей этих… Да… Шибко он боялся, что по смерти его кто с ним рядом окажется, и тогда сила его на того изольется. А пуще всего не хотел, чтоб кто из вас, родных, с такой ношей маялся.
Гришка кивал, слушая в пол-уха. Деревенские суеверия его не интересовали — в голове уже формировался план действий.
— Ну вот что, Пал Саныч, — перебил он, решительно поднимаясь с земли, — пойдем-ка в дом дедов, и ты мне расскажи про этих. Как выглядели, что говорили, на какой машине приезжали — все, что вспомнишь.
— Искать будешь? — понятливо осведомился мужичок.
— Буду, — кивнул Гришка.
