было сказано ни единого дурного слова, даже в моих мыслях, но было очень много ободряющих и радостных, и, пожалуй, ни с кем я так много не смеялся. Теперь это прошло — и всё, чем я пользуюсь — это иметь вопреки ему своё право в некоторых областях! Как будто тем самым можно вычеркнуть из памяти эту утраченную симпатию!» (Гасту, 20.8.80). Расхождение, которое Ницше стал ощущать в последних беседах между ним и Вагнером в Сорренто (1876), похоже, выражено в следующих словах: «Такое прощание, когда люди, наконец, расстаются, потому что их чувства и суждения уже несовместимы, сообщает нам наибольшую близость к личности, и мы бессильно бьёмся о стену, которую природа возвела между ею и нами» (11, 154). Никогда Ницше не сожалел о своей общности с Вагнером. Его воспоминания были всегда положительными: «Достаточно того, что моё заблуждение — включая веру в некое общее и единое предопределение — не задевает чести ни его, ни моей, и … на нас обоих тогда, как на двух очень по-разному одиноких людей, не оказывало ни малейшего полезного или подкрепляющего действия» (14, 379).
Образ Вагнера оставался чем-то, за что Ницше приходилось вести внутреннюю борьбу, как в годы близости: «Моим самым тяжёлым испытанием в плане справедливости по отношению к человеку стало всё это общение и уже-не-общение с Вагнером» (Гасту, 27.4.83). Даже при самой жестокой критике мы полагаем, что наряду с глубокой серьёзностью, касающейся судьбы человеческих существ, слышим любовь, которая по странной способности человеческой души может только на время обращаться в ненависть.
Время наступления одиночества Годы начиная с 1876-го означали для дружеских привязанностей Ницше самый болезненный перелом, поворотный пункт в его отношениях с людьми.
В 1876 г. не только наступило окончательное разочарование в Байрейте, не только произошёл необратимый внутренний разрыв с Вагнером. В тот же год женился Овербек, и их совместному пятилетнему проживанию под одной крышей пришёл конец. Женился Роде. В 1878 г. вышло в свет «Человеческое, слишком человеческое», и вслед за этим Вагнер публично с пренебрежением отмежевался от этого сочинения, а Роде был неприятно удивлён: «Разве можно так вынимать из себя душу и ставить на её место какую-то другую?» (к Ницше, 16.6.78). Почти все окружавшие Ницше люди, чьи взоры, как и его, были прикованы к Вагнеру, стали держаться от него на расстоянии.
Верх одержал выбор, сделанный Ницше в пользу своей миссии, который повлёк за собой необходимость полностью разорвать все до сих пор значимые для него связи. Будучи человеком, стремящимся, чтобы действительность его мира совпадала с общей действительностью, он, вероятно, желал для себя другого пути. Негативный опыт, который выпал на его долю, когда он хотел воспользоваться возможностями, имеющимися у всех, лишь подтолкнул его к осознанию исключительности своей собственной натуры, которая не может реализоваться и достигнуть счастья теми же способами, что и другие люди. От естественной боли до сознания своей совершенно особой миссии, от трогательно простых человеческих страданий до гордой убеждённости в собственном призвании проходит Ницше в своём выборе, который в целом сопровождается какой-то невероятной уверенностью в собственной правоте, пусть даже в частностях этот выбор бывает нелегко распознать. По поводу известия о свадьбе Роде у него родились стихи, которые он посылает к Роде: поёт в ночи птица, призывая к себе спутницу, одинокий путешественник останавливается и вслушивается:
«О, не тебе я шлю привет: К себе зову Подругу, чей крылатый след Взмыл в синеву. Мне без подружки счастья нет! А ты здесь, путник, ни при чём. Иди путём своим — Ведь эта песня не о том, Как, золотой мечтой влеком, Брёл пилигрим …» (Перевод Н. Голя. Цит. по: Фридрих Ницше, Стихотворения. Философская проза. СПб., 1993. С. 123). Ницше пишет: «Пожалуй, тут во мне какой-то дурной разрыв. Мои желания и моя необходимость суть разные вещи: я едва ли смогу это высказать и объяснить» (Роде, 18.7.76).
Путь одиночества начинается. Отныне Ницше осознаёт его. На новом пути он пытается сойтись с новыми людьми — это похоже на то, как если бы он боролся за свою дружбу в бездне окончательной заброшенности. Ещё трижды из глубин своего внутреннего мира он пытается идти навстречу тому или иному человеку: Рэ, Лу Саломэ, Г. фон Штейну; трижды он испытывает разочарование.
Пауль Рэ[19], врач и автор сочинений о возникновении моральных чувств, на пять лет моложе Ницше, сблизился с ним — особенно зимой 1876/77 гг., когда они оба жили в Сорренто у Мальвиды фон Мейзенбуг, — в беседах по общим для них вопросам нетрансцендентного, натуралистически-психологического исследования происхождения и эмпирической действительности морали. Хотя позднее Ницше самым решительным образом расходится с ним (из-за в корне и по своим целям сущностно иного анализа морали у Рэ, проведённого на основе английских образцов), и хотя Ницше у Рэ вряд-ли чему-нибудь научился (ибо существенные для Рэ позиции были характерны для Ницше ещё до их знакомства), но сам факт разговоров с Рэ, очевидно, был для него тогда большим счастьем: возможность вообще беспристрастно беседовать с кем-то одним хотя бы об этих вещах, об этих последних для него тогда вопросах, вдохновляла его. Холодная последовательность радикального анализа действовала на него тогда благотворно (за это он какое-то время смотрел сквозь пальцы на его банальность). Царила атмосфера чистоты и отсутствия всяческих иллюзий, дышать которой ему нравилось. Восторг перед Рэ, расположение к нему какое-то время были, очевидно, значительными, но они не положили начала самоотверженной дружбе и не заменили собой невероятную полноту общения с Вагнером.
Лу Саломэ[20] познакомилась с Ницше в начале 1882 г. в Риме при посредничестве М. фон Мейзенбуг и Пауля Рэ; окончательно он с ней расстался осенью того же года. Существовала надежда, что в лице этой необычайно умной девушки Ницше найдёт ученицу и последовательницу своей философии. Ницше, под впечатлением от её ума, страстно — без какой бы то ни было эротической окраски — увлёкся возможностью воспитать человека в духе своей философии. До сих пор его мысль отдаляла его от всех людей без исключения, хотя в своей глубочайшей сущности он не желал этого, но из Лу он попытался вырастить ученицу, которой предстояло бы понять самые сокровенные идеи его философии: «Я не хочу больше оставаться один, я хочу снова учиться быть человеком. Ах, на этом материале я могу научиться почти всему!» (к Лу, 1882). Но отношения не разворачивались исключительно между ним и Лу (в игру решительным образом вмешались Рэ и сестра). Они закончились разочарованием и были запутаны и ещё более омрачены тем, что за глаза передавались какие-то высказывания, что Ницше случайно стало известно содержание некоего письма, и т. д. вплоть до того, что Ницше хотел вызвать Рэ на дуэль и ощущал себя оскорблённым и выпачканным в грязи донельзя. Об их действительных отношениях общественности до сих пор известно не многое.
Для Ницше существенно прежде всего то, что он пережил внутри себя состояние своего рода неустойчивости, какого до сих пор не знал. Это было не только большое разочарование, сменившее веру в то, что он нашёл человека, у которого «совершенно та же задача», что и у него: «не будь этой поспешной веры я не страдал бы в такой степени от чувства изолированности … Как только мне на миг пригрезилось, что я не один, опасность стала ужасной. Ещё и сейчас бывают часы, когда я не могу выносить самого себя» (Овербеку, 8.12.83). Помимо этого его начинают неотступно преследовать чувства, чуждые всему его существу. Он жалуется на то, что он сам «в конце концов становится жертвой чувства беспощадной мести», хотя его «глубиннейший образ мыслей» как раз-таки «не приемлет какого бы то ни было мщения и наказания»
