возможным высказывание того, что доселе было неслыханно. Несомненно, что его поэтическая сила растёт, что играючи преодолевая препятствия, он неизменно наделяет каждый слог такой уверенностью в успехе, которая не ведает никаких препятствий , страстным, идущим из глубины, минующим бледное посредничество мыслей осознанием бытия, которое непосредственно становится языком. То, что сначала кажется чужим и случайным, может мгновенно обернуться глубочайшей истиной или исполненным смысла той отчуждённости, что характерна для исключительности. Везде, вплоть до безумных записок, присутствует дух, благодаря которому безумие сохраняет свой смысл, так что даже эти безумные записки для нас — необходимая составная часть творчества Ницше.
Так, например, опыт мирового кризиса, достигший своей полноты только после 1880 г. — великий страх Ницше перед собственными видениями будущего, его поглощённость задачей обретения почвы в этот момент мировой истории, когда всё зависит от человека и существует опасность распада, его усталость от этой задачи, — совпадает с мучительными состояниями приподнятого настроения или депрессии, которые имеют в то же время совершенно иное происхождение; самосознание, которое в определённые моменты кажется обусловленным патологией, в то же время понятно и оправданно. Тот, кто стремится здесь к ясному выбору «или-или», придаёт загадочной действительности однозначность, но достигает этого ценой истины, которая требует признать существование загадки и любыми способами исследовать то, что можно исследовать.
Поэтому нам необходимо занять тройственную позицию по отношению к связи болезни Ницше с его творчеством.
Во-первых, позицию эмпирического исследования фактов; во-вторых, при условии критического к нему отношения — позицию освобождения этого творчества от тех недостатков, которые понимаются как вызванные болезнью случайные нарушения, предпринимаемого с целью достижения чистоты восприятия философствования Ницше; в-третьих, позицию обретающего мифический характер созерцания действительности в целом, в которой болезнь, по всей видимости, становится моментом позитивного смысла, творческого проявления бытия, непосредственной явленности чего-то иным путём недоступного.
В позиции эмпирического исследования фактов решающим оказывается метод эмпирической науки, который никогда не приводит к какому-либо окончательному всеобъемлющему знанию. Эта позиция составляет условие взаимного ограничения двух других позиций, одна из которых — критическая — без неё привела бы к неметодичной, а потому несдержанной критике с вердиктом «болен», а другая — мифическое созерцание — к беспочвенному фантазированию. Позиция, отражающая стремление понять чистую истину Ницше, никогда не сделает возможным окончательное отделение от этой истины того, что составляет промахи, оттенки, полутона и представляет собой лишний и подлежащий удалению элемент. Что касается мифического созерцания действительности Ницше в целом, мы осуществляем его так, что его невозможно выразить и передать. Эмпирически констатирующие, критически очищающие и мифологические высказывания не способны заменить друг друга по смыслу и не должны смешиваться.
Следует отличать вопрос о том, как Ницше относился к своим заболеваниям, рассматриваемым или предполагаемым с точки зрения
Если в первую очередь мы задаём вопрос о том, как Ницше относился к своим заболеваниям, как воспринимал и оценивал их с точки зрения медицины, то следует опять-таки различать, во-первых, телесные недомогания и серьёзные нарушения здоровья, имевшие место с 1873 г., во-вторых, психические изменения, вызванные не диагностируемым медицинскими средствами «биологическим фактором» и начавшие проявляться с 1880 г., в-третьих, психоз конца 1888 г. и его предвестники в течение последнего года. Всё это соответствует вопросу об отношении больного к своей болезни, которое играет такую важную роль во всяком лечении, и вопросу о понимании больным своей болезни, характер которого является для психиатра отличительным признаком того или иного душевного заболевания. Это всегда вопрос о том, как сам больной относится к точке зрения медицины, которую он как человек, находясь в данном положении, вынужден принять, или которую в силу природы самой болезни отторгает. Применительно к Ницше мы задаём эти вопросы по каждому из трёх названных аспектов.
(1). То, как Ницше относится к своим заболеваниям, проявляющимся в виде телесных недугов (приступов, нарушений зрения, головных болей и т. д.), поначалу соответствует духу эпохи: он консультируется у врачей, специалистов, авторитетов, полагая, что те назначают лечение только на основе рационального знания. Но поскольку некоторые врачи применяют терапию не только тогда, когда она рационально обоснована, а всегда, как будто осмысленное, т. е. целенаправленно действующее лечение возможно в любом, а не только в особом, исключительном случае, то Ницше прошёл множество курсов лечения, каждый из которых не приносил результатов. Помимо выполнения врачебных рекомендаций Ницше сам проводил терапию, опираясь на результаты самонаблюдения и на рекомендации, которые он вычитывал из самых различных источников. Подобно тем врачам, которые мыслят в духе позитивизма и превозносят авторитет науки, он порой смешивал рациональные, эмпирически подтверждённые методы и позитивистские идеи относительно возможностей науки. Определённого успеха он, пожалуй, добился, когда, используя точные метеорологические данные, методически выбирал для себя самый благоприятный климат. В остальном его жизнь сопровождалась неизбежно неясными по своим целям и спорными по своей эффективности опытами и экспериментами: «На камине у Ницше в Базеле стояли всевозможные микстуры, при помощи которых он сам себя лечил», — сообщает Овербек уже о времени, датируемом 1875 г. (Bernoulli I, 167). Позднее он таким же образом употреблял всякого рода медикаменты, соли, прежде всего эффективные даже с рациональной точки зрения снотворные (значительные дозы хлоралгидрата, при которых регулярное употребление этого снотворного оказывается сомнительным по своей пользе), наконец, возможно, полученную от некоего голландца настойку, содержащую гашиш. Порой он гордился своим медицинским «изобретением»: «Доктор Брейтинг к моему ликованию вновь прописал мне Kali Phosphoric[38], который первым в медицинских целях применил я; он с тех пор имел наилучшую возможность убедиться в его эффективности. Таким образом, я являюсь изобретателем своего собственного лекарства. Точно так же я горжусь своим рациональным способом лечения тифа последней зимой …» (Овербеку, 27.10.83).
Однако достижением Ницше является не эта дань медицинским иллюзиям, которые в целом всё-таки оставались для него случайными и несущественными, но то, что он вопреки всему избавился от постоянных советов, забот и опеки со стороны врачей. Это избавление есть часть того самолечения, которое даже при самых тяжёлых болезненных состояниях предохраняло Ницше от того, чтобы в своём мышлении и поведении он ориентировался на болезнь как на содержание жизни. Гибели от органического процесса он избежать не мог, но, пожалуй, надолго избежал всевозможных истерий, неврозов, страхов и хлопот.
Что касается прогноза, то в
(2). Биологический фактор, который, как мы полагаем, начинает проявляться у Ницше с 1880 г., естественно, в этой форме не мог стать для него темой, разве только когда он с удивлением постфактум констатирует
(3). О психическом заболевании Ницше ничего не знал (едва ли он когда-нибудь имел
