праздничную одежду, с венком из душистого сельдерея на голове, встречал гостей у входных дверей. Рабы помогали гостям снимать обувь, мыли им ноги и натирали их душистым маслом. После этого хозяин провожал гостей в мужской зал, убранный для пира. Женщины, по афинским обычаям, на пирах не присутствовали. Стены зала были украшены гирляндами цветов. Расставленные полукругом ложа покрыты разноцветными узорчатыми шерстяными покрывалами. Чтобы гостям было удобно и мягко на ложах, на них были положены подушки и валики. Хозяин дома сам указывал каждому гостю его место. Самые почетные гости получали место по правую руку от хозяина и виновника всего этого пиршества, его сына Леократа.
С тревогой думал Аполлоний, как он рассадит двух самых почетных своих гостей, стратегов Пармениона и Клеофонта. И тот и другой могли обидеться, если бы получили места один хуже другого, а устроить их рядом было тоже нельзя, потому что они не любили друг друга. К счастью, пришел только один Парменион. Само собой разумеется, что не преминул явиться хромой Хармид. Аполлоний отвел ему самое дальнее ложе.
Когда все гости заняли свои места, рабы подали им воду, чтобы они могли вымыть руки и приступить к еде. Вилки и ножи не были тогда в употреблении, и ели пальцами. После этого рабы внесли в зал низкие столики, уставленные закусками, призванными возбудить аппетит. Гости принялись за еду. После закуски последовали рыбные и мясные блюда. Занятые едой гости говорили сравнительно мало. Настоящий пир начинался только после обеда, когда рабы уносили столы с обеденными блюдами и вносили сосуды с вином и десерт — свежие фрукты, сыр, всякого рода сладкие и соленые печенья. Тогда гости снова ополаскивали руки в воде, вытирали их полотенцами, принесенными рабами, возлагали на себя венки и совершали возлияния богам.
Каждый при этом отпивал глоток чистого вина. Остальное вино тут же на глазах гостей смешивалось с водой в особых сосудах — кратерах и разливалось по чашам. Рабы разносили их пирующим. Гости и хозяева пели посвященный богам гимн. Все это было сделано и в доме Аполлония. Хозяин был рад. Обед удался на славу, и гости были довольны.
Теперь Аполлоний с удовольствием предвкушал, как он хлопнет в ладоши и в пиршественную комнату впорхнут танцовщицы в сопровождении музыкантов, чтобы усладить и взоры, и слух пирующих. Но в этот момент к Аполлонию подошел Евмей, один из самых старых рабов, выросший в доме его отца. Евмей нагнулся к Аполлонию и что-то тихо сказал. Аполлоний сразу же поднялся со своего ложа и смертельно побледнел. Гости с недоумением смотрели на него.
— Глубокочтимые друзья! — сказал им Аполлоний дрогнувшим голосом. — Боги ниспослали в наш дом большое несчастье: только что скончалась моя жена Теофила.
Вскрикнул и зарыдал Леократ. Гости вскочили со своих мест и окружили Аполлония.
Через два часа в комнате, находившейся у самого входа в дом, собрались все члены семьи и несколько самых близких друзей Аполлония.
Тело умершей Теофилы было положено на парадное ложе с точеными ножками. Женщины уже успели обмыть покойницу, натереть ее душистым маслом и облечь в белые одежды. Чело покойной было украшено золотой диадемой. В рот умершей положили монету для уплаты Харону — перевозчику душ умерших через мрачные реки подземного царства, отделявшие царство живых от царства мертвых.
На следующий день с утра у входной двери был поставлен сосуд с чистой водой. Смерть осквернила дом, и каждый, кто приходил сюда, чтобы попрощаться с покойной, должен был потом погрузить свои руки в воду и совершить обряд очищения.
Много в этот день перебывало людей в доме Аполлония: и родственники, и друзья, и просто знакомые. А на заре следующего дня, когда было еще темно, сразу же после торжественного жертвоприношения на домашнем алтаре, печальная процессия выступила из дома. Покойную вынесли на носилках. Впереди шла женщина с сосудом в руках для возлияния на могиле. За ней — все остальные участники процессии. Их было немного — только самые близкие родственники. Впереди мужчины в темных, траурных одеждах, за ними женщины. Они громко плакали и причитали. Шествие замыкали несколько флейтистов, вторивших своими инструментами плачу женщин. По еще темным узким улицам и переулкам процессия вышла из города на кладбище. Здесь тело Теофилы было опущено в могилу.
Когда Аполлоний и Леократ возвращались с похорон домой, оба они думали об одном и том же. Могли ли они предвидеть, чем закончится этот так торжественно и радостно для них обоих начавшийся пир?
На могиле Теофилы потом была поставлена мраморная плита с рельефом, изображавшим умершую, и надписью: «Теофила, жена Аполлония, сына Деметрия. Прощай!»
В афинской школе
(Е. М. Штаерман)
Когда афинскому мальчику, сыну состоятельного гражданина, исполнялось семь лет, его отдавали в школу. До этого возраста он проводил время дома, на женской половине, играя с братьями и сестрами, слушая песни рабынь, трудившихся над пряжей, тканьем, вышивкой, приготовлением пищи, или сказки няни и матери. Ни один посторонний мужчина не входил на женскую половину. Изредка отец водил своего сына в гости или разрешал ему присутствовать в мужском зале, когда гости собирались у него в доме.
Но не только радости были у детей. Были у них и печальные минуты, когда за провинности раб-нянька, называвшийся педагогом, или отец жестоко поучали их палкой. Вообще детей не слишком баловали: купали в холодной воде, заставляли выходить легко одетыми даже в самые холодные дни, чтобы они стали крепкими и закаленными.
Однако их совсем не приучали к работе. Ведь у родителей были рабы, которые должны были прислуживать и взрослым, и детям, и малыш с раннего возраста привыкал смотреть с презрением на труд, считая, что неприлично работать ему, сыну свободного гражданина. С детства внушали ему, что трудиться должен раб, а его задача — развивать свой ум и укреплять тело, чтобы быть достойным членом народного собрания, государственным деятелем, храбрым воином, полководцем.
С семи лет начиналось обучение в школе. Прощай, женская половина дома и игры с сестрами! Девочек в школу не отдавали. Ведь афинские женщины не участвовали ни в выборах, ни в народном собрании, ни в судах. Все, что от них требовалось, это быть скромными, покорными женами и домовитыми хозяйками. Чем реже показывались они на людях, тем больше гордились ими отец и муж. А для такой жизни вполне достаточно было обучить их дома ткать шерсть, печь хлеб да присматривать за рабынями.
…И вот мальчик идет в школу. Только что взошло солнце, а двери школы уже открыты. Отовсюду стекаются ученики. За ними следуют рабы, обязанные сопровождать господских сыновей в школу. Они несут за мальчиками учебные принадлежности: деревянные, покрытые воском таблички для письма, палочки — стили, которыми писали, а для старших мальчиков — и лиру, на которой они учились играть.
Школы были частными, родители платили учителю за обучение детей. Афиняне, как и все рабовладельцы, презирали тех, кто работал за плату, и потому учителя не пользовались большим уважением в обществе. Когда о каком-нибудь человеке долго не было вестей, знакомые говорили: он, верно, или умер, или сделался учителем. Этим они хотели сказать, что пропавший ведет слишком жалкую жизнь, чтобы подать о себе весть друзьям. Это не мешало учителям, так же как педагогам и отцам, щедро наделять непослушных и невнимательных учеников палочными ударами, так что спина ученика делалась «пестрее шкуры змеи».
Обычно в школе училось несколько десятков (иногда и более сотни) мальчиков. При входе в школу стояла статуя Аполлона, покровителя наук и искусств, и статуя одной из девяти муз. Как и Аполлон, музы считались покровительницами наук и искусства.
В школе мальчика прежде всего учили грамоте. Чтобы обучение шло легче, учитель давал ему глиняные таблички, на которых были написаны буквы и слоги, и ученик постепенно обучался складывать из них слова. Для учеников составлялись особые пьесы, в которых действующими лицами были буквы. Грамоте ообучали долго, года три. Сначала учили писать на восковых табличках, потом и на папирусе, изготовлявшемся из росшего в Египте растения — папируса, на нем писали тушью заостренным тростником.
Осилив грамоту, ученики приступали к чтению Гомера. Сидя на кресле с высокой спинкой, учитель
