Яцек Дукай
Школа
Обучаемым.
В качестве предостережения.
СЕЙЧАС
Пуньо медленно дрейфует по мелям полусна. Перед ним открываются ворота прошлого. Управляемый бессонной машиной дозатор вводит в его кровообращение темные жидкости. Пуньо лежит на носилках, многократно опоясанный разноцветной паутиной эластичных ремней, кабелей, ничем не прикрытых датчиков, искусственных сосудов, в которых, в такт ударам сердца, пульсирует — приливая и отливая — кровь, которая, на самом деле, кровью и не является. Над телом одна с другой разговаривают машины. Спи, Пуньо, списписписписпи… Мужчина, сидящий в ногах носилок возле самой двери скорой помощи, совершенно не обращает внимания на их диалог. Он читает книжку. Пистолет в кобуре под левой рукой иногда показывается, когда мужчина невольно приоткрывает полу пиджака — Пуньо и сам мог бы увидеть его, если бы поднял голову, если бы приоткрыл веки, если бы у него были глаза — только ни одно из этих условий выполнить невозможно. Охранник временами прерывает чтение и слепо пялится на запасные кислородные баллоны, закрепленные на противоположной стенке: это он получает через скрытый в раковине уха приемник информацию от других охранников; а иногда он и сам что-то скажет в пространство: абсолютно бессвязное слово. Женщина, сидящая за головой Пуньо, спиной к шоферской кабине, изо всех сил стражника игнорирует, пытаясь вглядеться в визуальный диалог машин. На женщине белый врачебный халат, но под ним кожаная безрукавка и джинсы. Ее молодость противоречит сама себе. Пуньо ничего об этих вещах не знает. До него доходят, возможно, лишь нерегулярные вибрации и сотрясения мчащегося по автостраде автомобиля. Хотя и они бывают не всегда: его заглатывают ворота, колодец, яма, пасть прошлого. Ритмично пульсируют сосуды. Прилив. Во вчерашний день. Списписпи. Тебя нет здесь сейчас, нет тебя здесь. Тебя не разбудит даже отзвук грома, слышимый через изолированные стенки скорой помощи. А снаружи безумствует буря — дождь, молнии, ветер, вы мчитесь сквозь ночь в колонне анонимных машин, ночь за вами, ночь перед вами. А ты, Пуньо, ты сам — живешь в днях минувших, в мгновениях, что мысли прошли уже насквозь; в звуках, что отзвучали до того, как ты их услышал; в переживаниях, которые не понимал ни тогда, ни теперь. Там безопасно. Там тебя ничто не сможет ранить; все уже совершено — а, значит, неизменно, заморожено навечно. Вот и Хуан, теперь уже совершенно не страшный, сколько раз тебя бил и резал тем своим ножом, перед всеми унизил, и ты это помнишь — только теперь он уже ни разу этого не сотворит, в будущем тебя не достанет. Ты знаешь любое место и всякое время. Это уже твой доминион. Территория.
ВКУС СМЕРТИ
— Это наша территория, — сказал в тот день Хуан. Все издевательски засвистели. Начинался ритуал. Подземный проход, по которому никто и никуда не проходит, убежище городских воров — здесь холод царит даже в летний полдень, здесь тишина царит даже в полночь карнавала, среди путаницы разбитых бетонных плит, нафаршированных закаленной сталью тебя не найдет никакой полицейский, никакой взрослый не протиснется через колючий тоннель в подуличный полумрак развалин тоннеля; здесь в безопасности можно исследовать и поделить добычу. Это наша, наша территория, от владения этой малиной зависит выживание банды; отсюда всего лишь два перекрестка до метро, три — до площади нищих возле собора; совершенно недалеко и до квартала педофильских пансионатов. Из трущоб проводить прямое руководство невозможно, расстояния просто огромные; даже когда поднимется смог, из центра города не увидишь ни безграничных полей их картонных, жестяных и глиняных хижин, ни лесистых склонов долины, где на проветриваемых высотах проживают над вами истинные богачи, принцы древесины, кофе, коки и нелегальных лотерей. Посему проход обязан быть вашим. Я же гарантиирую вам безопасносить и перед Эскадронами. Без прохода вы умрете с голоду — вы сами и ваши сестры, братья и матери, потому что нищие уже грозят вам смертью, а альфонсы с нижних улиц заключили договор с полицией, да и рынок тоже закрылся для единственной услуги, в которой вы можете быть конкурентоспособными, выходит — остались только кражи, разбой, взломы и уличные нападения. И вы будете драться. Ритуал продолжается.
Ты, Пуньо, ты стоишь в трех шагах за Хуаном, в руке железный прут, под языком безопасная бритва. Понятно, что ты боишься, ты всегда и всего боялся, страх в твоей крови словно наркотик, просочившийся через пуповину из организма матери, унаследованный от нее в следующем дегенеративном поколении; он — страх — всегда был на твоей стороне. А раз боишься — значит, вопишь, свистишь и провоцируешь Змей еще громче других. И как раз из-за этого страха, когда в конце концов Хуан со щелчком раскрывает нож и делает шаг к вожаку Змей, тем самым давая сигнал к нападению — ты скачешь первым и первым сцепляешься с противником. Метис, такой же как и ты; низкий и худющий как и ты; боится точно так же как и ты. Слюна на оскалившихся зубах. Ты бьешь его прутом в живот, но и сам одновременно получаешь велосипедной цепью повыше правого колена. Нога под тобой подгибается, к счастью, он лишь дико вопит от боли, цепь из его руки выпадает — так что перевесом он воспользоваться не может. Впрочем, вопят все вокруг, бардак царит такой, что не слышишь даже собственное хриплое дыхание. Известняковая пыль вздымается метра на полтора, туннель расплывается в тумане. Остаетесь лишь вы двое. Тот раскрывает бритву, бросается на тебя. Ты прутом отбиваешь руку с лезвием и вместе с противником падаешь на бетон. Он теряет бритву. Лежит под тобой. Бешенно пинается коленями, но как-то не может попасть тебе в промежность. Хватаешь его сильно, двумя руками за волосы, приближаешь его лицо к своему: он плюется, ругается, пытается укусить. А ты держишь. Потом выпячиваешь губы, склоняешься еще ниже и резко дергаешь головой: раз, второй, третий, и еще ниже. Он уже не вопит. Глаза на выкате, горло распанахано. Теплый источник ритмично бьет на грязную футболку. Ты прячешь липкую бритву под язык. У смерти вкус старого железа, извести, соли и пережеванной пластмассы. Ты не знал об этом — и никогда не узнаешь — что в день битвы в туннеле завершился девятый год твоей жизни.
У ТЕБЯ ДОЛЖНО БЫТЬ КАКОЕ-ТО ИМЯ
— Сколько тебе лет?
— Дерьмо.
— Ты мне, щенок блядский, не возникай, потому что если меня достанешь, то тебя будет слышно на соседнем участке! Сколько тебе лет?
— Сто.
— Ты еще будешь выпендриваться, говно малое…
Вошел высокий бородач в гражданском, дал жирной какие-то бумаги. Та что-то пробормотала, указала большим пальцем на тебя, выругалась, сардонически усмехнулась, закурила сигарету без никотина и вышла из комнаты. Бородач уселся на ее месте. Длинными пальцами он помассировал основание носа, без всякого выражения поглядел на тебя.
— Голодный?
— …
— Может, пепси? — поставил он банку на стол. — Бери.
Ты не взял, хотя ничего не пил уже пару дней.
— Слушай, малой, — заурчал тот. — Неприятности с тобой; как, впрочем, со всеми вами. Ты убил того мужчину, и женщину убил. Может и вправду, в самообороне. Но ведь ты ничего не хочешь говорить. Хуже того, мы даже не знаем, кто ты такой — понимаешь? — мы не знаем, как тебя записать; как тебя зовут? Какое у тебя имя? Или хочешь, чтобы тебя звали по номеру? Как все те нераспознанные трупы, которые мы
