В начале июня в Чигирин приехали царские послы. Их встретил Юрий Хмельницкий, Выговский и войсковая старшина.
Будущий гетман отвесил низкий поклон послам и проговорил:
– Здоровы будьте, паны послы! Отец мой шлет вам поклон и просит не гневаться, что он не встречает вас. Он уже вторую неделю не встает с постели. Сегодня ему очень плохо, да и вы утомились с дороги; мы проводим вас на вашу квартиру, а завтра и повидаете отца.
На другое утро есаул привел послам богато оседланных коней.
– Здоровы будьте, панове послы! Добродий наш пан гетман велит вам ехать к нему.
Послы въехали на широкий гетманский двор, поднялись на крыльцо и в сенях встретили Выговского.
– Гетман никак не может встать вам навстречу, он очень слаб, вот сами увидите.
Богдан, действительно, лежал в постели. Лицо его сильно осунулось и пожелтело; глаза ввалились и светились нездоровым беспокойным блеском.
– Его царское величество велел спросить о здоровье твоей гетманской милости! – сказал посол, низко кланяясь.
– Благодарю его царское величество! – отвечал гетман. – Плохое мое здоровье. Вот уже который день лежу и подняться не могу.
– Бог даст, поправишься! – заметил Бутурлин. – А вот его царское величество шлет тебе и писарю твоему, и полковникам по росписи царское жалованье.
– Благодарим его царское величество! – проговорил гетман слабым голосом.
– Наказано нам, послам, еще переговорить с тобой, гетманом, о государских делах, а тебе, гетману, те государские дела от нас выслушать. – Невозможно это, – отвечал гетман. – Вы видите, какая великая скорбь меня постигла. Пусть за меня выслушает вас войсковой писарь Иван выговский.
– По указу великого государя мы присланы к тебе, гетман, и можем говорить только с тобой, а не с писарем.
– Все равно, чтобы вы мне ни сказали, я не утаю от писаря и все, что вы ему скажите, он не скроет от меня. А теперь по великой моей болезни не могу говорить о государственных делах.
Бутурлин потерял терпение и сердито отвечал:
– Все это отговорки! Не пригоже тебе это, Богдан Михайлович! Надо тебе самому слушать указ и повеление великого государя.
– Указ и повеление государя слушать я повинен, – сказал Богдан, – но ответа держать не могу. Бог даст полегчает, тогда пришлю вам сказать. Ну-ка, Иване, – обратился он к Выговскому, – попроси господ послов не побрезговать нашими хлебом-солью, да зови Анну и Катерину.
– Пан гетман просит вас откушать! – с поклоном сказал писарь послам, надевавшим свои шапки.
Бутурлин, рассерженный и обиженный приемом Хмельницкого, сухо отвечал:
– По милости его царского величества обеды у нас приготовлены дома.
– Все послы его царского величества в моем доме едали. Если вы теперь откажетесь, то я сочту это за немилость его царского величества ко мне.
– Ну, будь по-твоему! – согласился Бутурлин, снимая шапку и ферязь.
Вошла гетманша с замужней дочерью Богдана, Катериной Выговской, невесткой писаря, они низко поклонились гостям.
– Накройте столы поближе ко мне! – приказал больной. – Хочу обедать с вами вместе.
Столы подвинули к самой постели. Писарь и есаул тоже сели с гостями. После жаркого гетман сказал Выговскому: А ну-ка, Иване, вели подать венгерского да постарше. Есть я нынче разучился, а пить еще могу.
Подали кубки и бутылку старого венгерского.
– А мне, Катрю, принеси мой заветный серебряный кубок.
Катерина встала и из соседней комнаты принесла на маленькой тарелочке массивный серебряный кубок, отделанный чернью и украшениями.
– Мне его теперь, пожалуй, и не поднять, – сказал Богдан.
Он попробовал привстать, но руки и ноги совсем его не слушались. – Поддержите-ка меня! – сказал он, обращаясь к жене и Выговскому. Они встали и подхватили его под руки. Дрожащей рукой гетман поднял тяжелый кубок и проговорил:
– Да здравствует благоверный великий царь всея Руси, милостивая царица и чада их! Многие лета им и милостивому ходатаю и заступнику нашему архиепископу Никону и всему освященному собору, боярам и думным людям, христолюбивому воинству и всем православным христианам. Да покорит Господь Бог под ноги великого государя не только иноверцев, еретиков, но и самого поганина, басурмана туркского султана.
Он осушил кубок, упал в изнеможении на постель и так ослаб, что не мог более ничего говорить.
Послы прожили больше месяца. Гетману становилось то хуже, то лучше, но он не переставал заниматься делами. Московские послы особенно были недовольны его сношениями со шведами, с Ракочи и с Молдавией.
– Вы обещали служить одному великому государю, – говорили они, – а теперь дружите с неприятелем Карлом-Густавом и обещаете помогать ему войском запорожским.
Гетман вспылил.
