– А вот что: пришли с Тимошем четыре тысячи татар.
– Видел, – коротко заметил Чорнота.
– А вы наделайте побольше шума в таборе; пусть ляхи подумают, что их не четыре, а сорок тысяч.
– Дуже! – также отрывисто отвечал Чорнота.
– Потом к завтрашнему дню отбери несколько тысяч казаков, наряди их татарами, пусть пришедший отряд с ними лишней одеждой поделится, а кричать 'алла!' они сумеют.
– Эх, лихо! – радостно крикнул Чорнота. – Молодец ты, батько, хитер на выдумки, люблю тебя за это…
– Да как пойдешь, прикажи там хлопцу позвать ко мне Брыкалка.
Явился Брыкалок.
– Ну-ка, братику, – сказал Хмельницкий, – преобразись в священника и извернись так, чтобы паны тебя в плен взяли. А когда возьмут, пугни их хорошенько татарами.
– Слушаю, батько! – отвечал Брыкалок и с низким поклоном вышел.
Не прошло и получаса, как по всему лагерю разнесся оглушительный крик: алла, алла! Вслед за тем полилось шумное веселье, забили в бубны, стали палить из пушек и ружей, запели удалые веселые песни.
В это время в польский лагерь привели высокого, худого священника, взятого в тот момент, когда он пробирался между шанцами.
– Что это делается у вас в лагере? – допрашивали паны.
– Татары пришли! – лаконически сурово проговорил священник, исподлобья посматривая на ляхов.
Паны переглянулись.
– А много их?
– Теперь пришло только сорок тысяч, а ждут и самого хана с большим войском. Они с Богданом поклялись помогать друг другу до самой смерти.
Священника арестовали. Паны совсем потеряли головы и не воспользовались даже несколькими часами, оставшимися до рассвета, чтобы приготовить войско к бою. Каждый спешил к своему обозу и отдавал приказания поспешно все упаковывать, снимать шатры, укладывать провизию. Это произвело еще большее замешательство в войске. Все суетились, хватали что попало и со страхом посматривали на казацкий табор, откуда доносились крики татар и веселые песни казаков.
Лишь только занялась заря, из казацкого табора бросились к реке многие тысячи татар и их дикие крики огласили воздух. Ужас объял польский лагерь. Начальники спешили отдавать приказания, но, не сговорившись заблаговременно, только перебивали друг друга. Конецпольский настаивал на том, чтобы встретиться с казаками на берегу реки, но Заславский и слышать об этом не хотел. Он предпочитал держаться в укреплениях.
Жолнеры схватились за оружие, но не получая приказания от начальства, начали действовать самостоятельно; каждая хоругвь занимала место по своему благоусмотрению, становясь там, где казалось удобнее. Между тем густая волна татар уже хлынула через плотину и атаковала шанцы. Чорнота со своими мнимыми татарами был впереди всех и схватился с двумя поляками. Полякам пришлось вступить в бой, чтобы отразить нападение, хотя они никакого приказания еще не получили. Хитрый казак не думал серьезно нападать, ему нужно было только выманить врага. После горячего натиска, он сделал вид, что отступает к плотине, поляки погнались за ним… Он перешел плотину и поляки, увлеченные преследованием, тоже очутились на другой стороне реки. Утренний туман, застилавший берег, скрыл оба отряда… Вдруг перед ними выдвинулись из тумана новые полки; поляки бросились назад, но отступление им было отрезано, на плотине стояли их же товарищи; произошла страшная давка. Одни попадали в воду, другие были потоптаны казаками; хоругви были совершенно уничтожены. К довершению беспорядка, в тылу из засады появился Кривонос, и полякам пришлось действовать на два фронта.
Когда вечером битва прекратилась, все поле усеяно польскими трупами. Паны втайне переговорили между собой и решили уйти из лагеря.
– А как же войско? – спрашивали некоторые.
– Мы пошлем сказать Вишневецкому, чтобы он принял начальство.
– А наше имущество? – с беспокойством осведомлялись те, у кого было много возов.
– Возы следует захватить с собой, – отвечали им.
Ночью, когда лагерь погрузился в сон, паны вместе со своими возами тихо и неслышно уехали до дому. Кое-кто из стражи видел это бегство; поднялась тревога, все войско поднялось на ноги; все убедились, что начальники покинули лагерь, и бросились бежать, сломя голову. Забрезжил рассвет холодного сентябрьского утра. Несколько казаков, в том числе Ивашко и Тимош, появились перед шанцами и стали вызывать ляхов на герцы.
– Гей, вы, ляхи! – кричали они, трусите вы нас, что ли? Куда вы все попрятались?
Но польский лагерь безмолвствовал, только слышалось одинокое ржанье коней да протяжный вой собак. Казаки подъехали к самым шанцам. Все точно вымерло.
– Что за диво? – сказал Ивашко. – Ведь, лагерь-то точно пустой?
В это время навстречу им поднялся из-за шанцев высокий худощавый священник.
– Брыкалок, ты?
– Я, хлопцы! – отвечал весело Брыкалок, держась за бока, и покатился со смеху.
– Куда же ляхи делись? – спросил Тимош.
– Ляхи-то? – едва проговорил Брыкалок сквозь смех, – утекли до дому, даже меня забыли прихватить.
