империи…
— Перестаньте, ужасный вы человек! — махнув на него букетом, воскликнула Анемаиса Адамовна. — Слушать вас не хочу! Вы изливаете яд даже на эти чудесные розы! — И, пользуясь случаем, она выскользнула из комнаты.
— Господа, пойдемте в гостиную, а злачное место сие предоставим-ка попечению хозяйки, — предложил гостям Рощин. — Кстати, доктор доскажет, как он застрелил на лету козу…
Просторная голубая плюшевая гостиная была освещена белым светом шипящих газовых ламп на высоких подставках по всем четырем углам. Она сверкала натертым для танцев паркетом, с которого специально на этот вечер был снят голубой персидский ковер.
Постепенно гостиная наполнялась оживлением, говором. Каждые несколько минут из прихожей доносился звонок, слышались торопливые шаги горничной, и хозяин встречал в дверях новых гостей.
Приехал высокий седой и тощий Федот Николаевич Лихарев, бывший редактор одной, как он выражался, «крепко закрытой» газеты. Высланный сюда лет шесть назад с юга, Лихарев стал заведующим статистическим бюро губернского земства. Он явился к Рощиным с девятнадцатилетней дочкою Аночкой. За ними пришли зять Лихарева, модный в городе доктор Антон Александрович Зотов с молодой женой, старшей сестрой Аночки, Натальей Федотовной, дамой эффектной и красивой. Зотовы были известны в городе как ревностные организаторы благотворительных любительских спектаклей и вечеров-концертов, на которых Наталья Федотовна пела, а доктор аккомпанировал на рояле и декламировал.
Покровительницей этих вечеров была склонная к благотворительности губернаторша, которая в молодости, говорили, пела сама и потому считалась первым судьей голосов и всякого музыкального исполнения. У доктора Зотова был неплохой баритон, и, может быть, именно потому сама губернаторша, а вслед за ней и другие важные дамы города особенно доверяли Антону Александровичу свое здоровье…
Доктор принадлежал к губернскому дворянству, владел небольшим имением в губернии и всегда участвовал в дворянских выборах. Впрочем, политикой он не занимался и презирал ее. Он любил музыку и поэзию, на Наталье Федотовне он женился после нескольких спетых вместе дуэтов, высоко оцененных слушателями. Лихарев относился к зятю с иронией, чего не скрывал от Натальи Федотовны. Она же, довольная своей обеспеченной жизнью, возможностью заботиться о своей красоте, может быть, и разделяла мнение отца о своем супруге, но радовалась дорогой обстановке, красивым платьям и возможности забавлятся и петь… Если бы Зотовых в этот вечер пригласили в более «видный» дом, Наталья Федотовна, наверное, даже чуть-чуть всплакнула от невозможности встретить Новый год вместе с отцом и сестрою, но, уступив по обязанности жены, не страдала бы от огорчения, что Федот Николаевич и Аночка оказались где-то вдали от нее в этот торжественный час.
Однако никакого особенно интересного приглашения не последовало, и вот они оказались здесь, в давно знакомом кругу, среди привычных и в общем довольно близких и симпатичных людей. Наталья Федотовна считала, что отец любит больше младшую, маленькую и не очень-то эффектную Аночку, но зато уж ею, своей старшею, он любуется с гордостью, как собственным очень красивым произведением…
Вслед за прибытием супругов Зотовых «вкатились», как говорила о них остренькая на язычок Наталья Федотовна, совершенно лысый толстяк, мелкорослый Викентий Иванович Фотин с кругленькой жизнерадостной и доброй женой.
Фотин, в отличие от прочих гостей в этом доме, был чиновник — старший фабричный инспектор. Сын сельского Дьякона, годами тяжелой студенческой жизни выбрался он в инженеры, работал сперва на заводе где-то на юге России и вдруг перебрался в чиновники министерства финансов. Нет, он не гнался за чинами, но его убеждением было, что в беззаконной стране строгое соблюдение любой самой куцей законности спасает рабочих от произвола предпринимателей. Он от души поверил в эффективность инспекторского контроля в промышленности. С Рощиным он сошелся, консультируясь у него по вопросам права и экономики, с Лихаревым сошелся, обращаясь к нему по вопросам статистики. При явной наивности его взглядов на вещи, всех подкупала в нем прямодушная честность; сближению их семей содействовало и то, что брат адвоката, Федя Рощин, еще с гимназии подружился с сыном Фотина Васей.
Викентий Иванович Фотин со своей стороны чуждался чиновничьей среды, он писал кое-что в газеты по вопросам промышленности и на этом познакомился ближе с Коростелевым, который помогал ему в обработке материалов. Рощинская компания была приятной для Фотиных. И вот они оказались тут всем семейством в гостях в этот торжественный вечер.
— Куда же вы дели наших младенцев?! — с шутливой растерянностью возопила Софья Петровна Фотина, обведя гостиную взглядом и не видя ни сына, студента Васи, ни дочери, гимназистки старшего класса Симы.
— На тройках кататься отправились. Скоро должны возвратиться, — успокоил хозяин. — Из юного поколения с нами оказалась одна только Аночка. Уж, конечно, жестокий кащей-отец не пустил ее с молодежью, — добавил Рощин, зная давнишнюю интимную игру «в кащея» между Лихаревым и его младшей дочерью.
— Не пустил, не пустил. Запер в светличку и приставил у двери серого волка! — в тон ему с жалобой подхватила Аночка, казавшаяся совсем еще девочкой для своего «солидного» звания курсистки, прожившей в Москве без отцовской опеки уже с августа.
— Ну, знаете, батенька, этакого сорванца не пустить сам свирепый кащей не волен! — возразил Лихарев, любовно взглянув на младшую дочку. — Анна Федотовна сама себе хозяйка-с! Говорил «поезжай», ан причуда у них такая-с!..
В эту минуту на пороге гостиной появился домашний учитель старшего сына Рощиных, Вити, Володя Шевцов, высокий двадцатилетний юноша, на котором нелепо выглядела потертая гимназическая курточка с блестящими пуговицами. Ослепленный после темной улицы яркими газовыми горелками, Володя, растерянно улыбаясь, в неловкой застенчивости замялся в дверях.
— Здравствуйте, господа! С наступающим Новым веком! — сказал он мягким, приятным голосом, который даже не очень вязался с резкими чертами лица.
— В…Вол…лодя! Что есть Новый век?! — вместо приветствия крикнул на всю комнату уже слегка захмелевший Коростелев, в свободной позе пристроившийся на глубоком диване.
Великовозрастный гимназист немного смутился внезапностью вопроса, но тут же весело посмотрел на Костю.
— В фанты играешь, что ли? — спросил он и, уже не задумываясь, ответил: — Новый век — это конец старого мира и наступление человеческого бытия.
— Браво! — с энтузиазмом воскликнула Аночка: она захлопала, как в театре, и густо покраснела от собственной выходки.
— А ты, в свою очередь, как считаешь? — спросил Володя Коростелева, мимолетно ответив Аночке шутливо-театральным поклоном и затем движением головы откинув со лба пружинисто вьющиеся темные волосы. Он тут только увидел Баграмова, радостно кивнул ему и направился в его сторону.
— Я…я сч…читаю, что свинство не знает календаря и может ещё лет сто засидеться на нашей па- апрел…лестной планете! — пессимистически отозвался журналист. — Считаю, что д-девятнадцатый век надо было суд…дить и повесить, тогда двадцатый от страха может исправиться!
— Константин Константинович вполне усвоил политику самодержавной юстиции: вешать одних в надежде, что другие «исправятся», — иронически усмехнулся Рощин. — Проверено, Костя. Не помогает!
— А что же, Виктор Сергеич… А что же, господа, ведь это идея! — с оживлением подхватил Горелов, крутя свой роскошный, душистый ус и с картинным изяществом выйдя на середину гостиной. — Судить девятнадцатый век — это куда интереснее, чем судить, на модный манер, отдельных его представителей, вроде Базарова или Обломова! Как вы мыслите, доктор? Как полагаете, прелестная Наталья Федотовна? — обращался Горелов то к одному, то к другому, желая привлечь внимание всех. — Я думаю, Константин Константинович, что такой общественный суд, если его провести в широкой аудитории, мог бы многое выяснить в смысле раскрытия подлинного лица российской общественности. Не правда ли, Владимир Иванович? — спросил в заключение Горелов Володю, хотя мнение гимназиста-репетитора вряд ли его интересовало.
— И, кстати, собрать драгоценные материалы для охранного отделения! — иронически подхватил Баграмов.
