не мешать беседе отца с Жаком и Клераном. Она прислушивалась к тому, что они говорили, но не подавала и вида, что их разговор её интересует.
— Что поделаешь! — говорил спокойно Франсуа. — Не в том беда, что господин Куантро просто- напросто выгнал Ксавье, а в том, что прошло уже четыре месяца, а с работой у него ни туда ни сюда. Куда он ни обращается — всюду отказ.
— Да, — веско сказал Жак. — Надо набраться терпения. Пока мы, старики, ещё способны работать, нашим детям нечего бояться нужды. К тому же Клеран всё время достаёт для Ксавье переписку ролей, да и чертежами Ксавье обеспечен.
— Я совсем не хочу сказать, что мне нужен заработок Ксавье, — упрямо твердил своё Франсуа. — Но ведь не зря же он учился в своей школе. Он инженер, и ему бы надо работать, как инженеру, а не роли переписывать. Это годилось, когда он был студентом…
— Что вы тут толкуете о Ксавье, — вмешался Клеран, — с ним теперь Люсиль, и ему никакие бури не страшны, не то что безработица. С такой женой можно ничего не бояться в жизни…
— Что верно, то верно, с Люсиль не пропадёшь, — сказал Франсуа с таким же пылом, с каким только что выражал своё разочарование.
Разговор незаметно перешёл к обсуждению очередных политических дел.
И конечно, в первую очередь заговорили о лионцах, о предстоящем суде над лионскими рабочими, который должен состояться не в Лионе и не в Париже, а в городе Риоме, относящемся совсем к другому департаменту, чем Лион. Власти не хотели, чтобы судебные заседания происходили вблизи Лиона, ещё меньше, чтобы это происходило в Париже, городе, известном своими революционными настроениями.
— Как это всё нескладно получилось, — произнёс Жак. — Вот в прокламации, которую в памятные дни Лионского восстания разбрасывали на парижских улицах, прямо говорилось: «Дело Лиона — наше дело!» А в чём это выразилось? Париж послал войска в подкрепление лионского гарнизона! Вот, в чём выразилась его помощь! Вот как обернулось для лионцев общее с парижанами дело!
— Что ж! Наш «щедрый» король тоже оказал помощь Лиону, — желчно подхватил Клеран. — Он приказал за свой личный счёт купить в Лионе шёлковых материй на шестьсот сорок тысяч франков, чтобы таким образом дать ткачам работу. «Как щедро! Как великодушно с его стороны!» — повторяют те, кому во что бы то ни стало хочется верить в «благородство» короля. А откуда, спрашивается, у короля этот так называемый «личный» счёт? Всем известно, что на свои личные расходы он получает двести миллионов франков в год. Но ведь это те же народные деньги. А вот стоило ему теперь дать лионцам эту подачку, и все твердят: «Какой добрый у нас король!» Что значит для него, при его доходах, шестьсот сорок тысяч франков! И надолго ли их хватит, чтобы обеспечить работой всех ткачей!
— Посмотрим, как пройдёт процесс лионцев. Если дадут возможность подсудимым и адвокату рассказать на суде правду о том, что произошло, может быть, это будет хорошим уроком для тех, кто ещё не понял или не захотел понять смысла лионских событий, — сказал Жак. — Катрин, никак, там стучат?
Катрин послушно побежала отворять двери.
— Здравствуйте, господин Бланки! — раздался её приветливый голос.
— А ты всё растёшь, Катрин! Настоящей барышней стала!
Бланки приветливо поздоровался с тремя друзьями.
— А где Ксавье? Я надеялся застать его здесь.
— Нет, сегодня он здесь не будет. Но мы очень рады, что вы пришли! — Этими словами встретил гостя хозяин чердака.
— А я зашёл к вам по небольшому делу. Думаю, оно будет для вас приятно. Мне удалось заручиться согласием хозяина одной маленькой механической мастерской. Он готов принять Ксавье. Заработок там, правда, невелик, но работа, наверное, придётся Ксавье по душе. Пусть зайдёт по этому адресу от моего имени.
И Бланки вынул записную книжку, вырвал из неё листок и, написав на нём несколько слов, протянул Франсуа.
— Ну вот, — сказал Франсуа довольным голосом, и лицо его осветилось радостью, — я же верил, что Ксавье в конце концов станет инженером!
— Постойте! Я ещё не покончил с делами. Передайте Ксавье, чтобы во вторник он пришёл на собрание общества «Друзей народа», членом которого он имеет честь состоять.
— Он об этом собрании не знает? — спросил Франсуа.
— Вот то-то, что не знает! С тех пор как приспешники Луи-Филиппа разгромили помещение общества, оно хоть и не стало тайным, но не может больше давать в газетах объявления, расклеивать афиши о дне собраний, как это бывало прежде. Собрания стали закрытыми, вот и приходится самим оповещать друг друга.
Бланки собрался уходить, но его остановил Клеран:
— Погодите, Огюст… Хоть два слова скажите нам, что вы думаете о суде над лионцами?
— Что ж тут думать?! Я так же, как и мои друзья, рассчитываю, что, боясь общественного мнения, суд сурового приговора не вынесет. Может статься, подсудимых даже оправдают. Ведь если в Лионе вспыхнуло восстание, так это потому, что именно там интересы рабочего и хозяина столкнулись так резко, что не осталось места никаким иллюзиям. С этим не могут не считаться.
Жак и Франсуа внимательно слушали Бланки, а Клеран не утерпел и вставил своё слово:
— Вы, конечно, будете надо мной смеяться, если я приведу выдержку из газеты крупных дельцов «Журналь де Деба». Но там есть статья со знаменательными словами, которые заслуживают внимания.
— В каком номере? — с интересом спросил Жак.
— Номера не помню, но смысл запомнил. Так вот в этой статье говорится: «К чему служат притворство и умолчание? Лионское восстание открыло важную тайну — внутреннюю борьбу, происходящую в обществе между классом имущим и классом, который ничего не имеет… Под средним классом есть население пролетариев, которое волнуется и содрогается… Ему плохо… Оно хочет перемен…»
— Ну что ж, — сказал Бланки, — с этими словами нельзя не согласиться. Иное дело — выводы, которые делают эта газета и стоящая за ней партия. Но сейчас борьба за повышение заработной платы завязалась не на жизнь, а на смерть. Что же касается лионцев, то до сих пор обязанность лионского ткача — этого человека-машины — состояла в том, чтобы день и ночь плакать голодными слезами, создавая для богачей ткани из золота, шёлка и слёз.
— Из золота, шёлка и слёз! — как заворожённая повторила Катрин вполголоса.
— Да, девочка, запомни: из золота, шёлка и слёз. А что тебя так удивило?
— Но ведь и Люсиль говорит в своей песне такие же слова! — с какой-то радостью и удивлением произнесла Катрин.
— Какая Люсиль? Какая песня? — с недоумением переспросил Бланки.
— Люсиль — это моя сестра, то есть жена моего брата, Люсиль Менье.
— Люсиль Гийу, — поправил Франсуа.
— Так что же она написала о золоте, слезах и шёлке?
— А вот что:
