разыщет.
Конечно, не очень ловко самому приходить за обещанным, вроде как торопить. Но, с другой стороны, она сказала, белка ей мешает. Тогда это даже, своего рода дружеская помощь: побыстрее освободить, избавить… Вот только успела ли она поговорить с родителями?
В ее доме были красивые, вводные двери: нижняя часть деревянная, черная, полированная, л верхняя — на застекленных квадратиков. Старинная бронзовая ручка прибита наискосок, но краям темная, а центральная часть отполирована до блеска — такого сияния, наверно, добиваются, когда надраивают медь на корабле.
Антон решительно шагнул под своды гулкого, просторного подъезда. Пол кафельный, разноцветными плитками выложены рыбы и птицы наподобие фазанов. И стены украшены мозаикой — белой и голубой. Запах приятный, слегка мандариновый. Темнела огороженная металлической сеткой шахта лифта. Этот вход заслуживал названия «парадный».
Навстречу спускалась по лестнице женщина.
— Скажите, пожалуйста, в какой квартире живет Оля Лырская? — обратился к ней Антон.
Женщина мельком на него глянула.
— Я, мальчик, не из этого дома.
Он попытал счастья на первом этаже. Щелкнул замок, высунулся мужчина в длинном оранжевом халате. На голове — что-то вроде чалмы. Одежда обитателей, видно, была под стать необычности подъезда.
— Кого? Лырская? Нет, не имею понятия.
Странно, в своем доме Антон знал каждого обитателя.
В лифте екать побоялся. Ему приходилось подниматься к светлых, подрагивающих кабинах, но всегда со взрослыми, которые знали какие-то специальные правила обращения с кнопками и дверями. И предупреждали: «Никогда сам в лифт не заходи, понял? Можешь упасть в яму, сгореть. Можешь просидеть в нем сутки, если он застрянет. Все что угодно может быть».
Стал карабкаться по широким, серым в белую крапинку ступеням. Окна между лестничными маршами — огромные, подоконники такие высокие, что Антон едва мог до них дотянуться. Всюду чисто. Видно, здесь тщательно убирали.
Двери квартир тоже черные, массивные, с медными круглыми ручками, с горизонтальными прорезями вместо налепленных почтовых ящиков. На некоторых таблички с фамилиями жильцов.
Лырских он нигде не обнаружил и на четвертом этаже, возле одной из дверей, позвонил.
Старушка, которая ему отворила, высохшим пальцем указала на дверь рядом.
— Лырские живут здесь!
Гнусавила, как Ольга: возможно, была какой-то ее родственницей.
Опять он надавил кнопку звонка, и опять открыла старуха. Костлявая, морщинистая, с крючковатым носом. Ему казалось, он говорит достаточно громко, но она подалась вперед и оттопырила ухо ладонью.
— Что, мальчик? Учишься с Олей в одном классе? Оля наказана и гулять не пойдет.
Неясное чувство подсказывало ему: ситуация неблагоприятная, лучше просьбу отсрочить, уйти. Но отступать, когда заветная цель так близка…
— У вас живут две белки, заговорил он. — И Оля мне одну обещала.
— Что? — старуха наклонялась еще ниже.
— У вас живут две белки, — повторил Антон.
— У нас? Белки?
Он засомневался, туда ли попал. И переспросил:
— Это квартира Оли Лырской?
— Ну да, — сказала старуха и крикнула в глубь темного коридора: — Оля! Оля!
Оля появилась тотчас, будто дожидалась ее зова. Одетая по-домашнему в красную кофточку и тяпки, она выглядела совсем тощей. Такой пунцовой он ее не помнил.
Антон ощутил, что и сам краснеет. Ему было стыдно перед строгой старухой за попрошайничество, и главное, за то, что нехорошо, необдуманно выдал и без того наказанную Олю. Теперь он это ясно понял.
— Про каких белок ты говорила? — сурово обратилась к ней бабка.
Оля не могла ответить. Стоила жалкая. Противная.
— Извините, я, наверно, что-то перепутал, — выпалил Антон и помчался вниз, стараясь оторваться от прилипших к нему стыда и отвращения.
Щеки горели, в голове царил сумбур. Ему казалось, прохожие догадываются, в какое нелепое положение он попал, и посмеиваются.
Все же он же мог уразуметь… У него в голове не укладывалось… Зачем ей понадобилось его обманывать? Бессмысленно, глупо, странно…
Нечестность еще встречалась в некоторых людях, большей частью, взрослых, что естественно — ведь они росли в дореволюционное время, когда обман был как бы узаконен: буржуи и помещики постоянно им пользовались, чтобы наживать барыши. Многие труженики понятия не имели о справедливости, были попросту неграмотными, забитыми. Теперь другое дело: все знают, что обманывать нехорошо, отвратительно, и детей своих, следовательно, воспитывают смелыми и честными, непримиримыми ко лжи.
Откуда же в некоторых его сверстниках пережитки прошлого?
Летом Антон жил с дедушкой и бабушкой Таней на даче — дедушке дали комнату от учреждения, где он раньше работал. На участке стояло несколько домиков, в каждом размещалось по нескольку семей. В центре дачного поселка была разбита клумба. Здесь цвели настурции и еще какие-то цветы, похожие на маки.
И вдруг кто-то начал их обрывать. Тайком, неизвестно когда…
Дачники огорчались. Антон недоумевал: как же можно? Зачем? Ведь красота приносит радость всем… Он очень подружился там с Толиком, сыном дачного коменданта. Вместе они играли, дедушка и бабушка брали Толика в лес на прогулки… Встречаясь. Антон и Толик обсуждали новые хищения и одинаково горячо негодовали. Они строили планы, как вечером, когда стемнеет, организовать в кустах засаду и подкараулить негодяя.
Однажды, когда они разрабатывали очередной проект поимки, начал накрапывать дождь. Антон позвал Толика к себе. Толик отказался. Они условились увидеться позже. Антон побежал домой. Зеленое крыльцо было сплошь в глянцевых пятнышках влаги, их становилось все больше. Бабушка всполошилась: у нее, оказывается, на полянке, где клумба, сохло белье. Антон, как был в рубашке и коротких штанишках, помчался меж яблонь — успеть, пока не хлынуло сильней. И выбежал на Толика. Тот стоял к Антону спиной и приятеля не увидел. Дотягиваясь до середины клумбы, но не наступая на рыхлую землю, чтоб не оставить следа, он рвал цветы. Антон застал последний уже момент, последний цветок, а затем Толик припустил ко все лопатки, только рубчатые подошвы его тапочек замелькали.
Бабушке и соседям Антон ничего не сказал. А с Толиком, конечно, поговорил.
Толик каялся, дал слово исправиться, но Антону после этого случая стало неприятно с ним встречаться. Он не мог простить Толику притворства. Каков негодяй! Разыгрывал возмущение, строил планы поимки, а сам… И зачем ему понадобились эти цветы? Ведь он жил рядом с клумбой, мог смотреть на нее, когда захочет… И Лырской зачем понадобилось лгать о белках? Зачем понадобилось обещать? А Пашка Михеев?.. Антон искал и не находил ответа.
Темнело. Наверняка уже больше шести. Антон повернул к дому.
