закончили возлияния, сел за руль, чтоб везти нас в гостиницу. И вот едем. Пустынные улицы. В четыре-то утра. Впереди — красный сигнал светофора. Наш водитель, можете представить, тормозит! И — я по часам засекал — стоит три минуты. Это при том, что народу никого и он сам — полицейский. К тому же трезвый. Просто небывалое стечение факторов!
А потом приезжают эти немецкие коллеги к нам… Мы их встречаем в аэропорту. Сажаем в автобус. И как дали — с сиреной, по осевой, на запрещающие сигналы! Кто и что нам сделает? Мы же хозяева. А они, лохи, своих выгод не секут!
Действующий президент изъявил желание с Маркофьевым познакомиться. Возможно, он начал сознавать, сколь серьезный конкурент возник на его горизонте. Но Маркофьев не спешил.
— ВСЯКАЯ КРИВАЯ КОРОЧЕ ЛЮБОЙ ПРЯМОЙ, ПРОЛЕГАЮЩЕЙ В НЕПОСРЕДСТВЕННОЙ БЛИЗОСТИ ОТ НАЧАЛЬСТВА, — вспоминал он мудрость, почерпнутую во время армейской службы.
Да и не нужны ему были пока прямые столкновения и лобовые встречи. Он вынашивал неожиданный обходной маневр…
— Война — ерунда. Главное — маневры, — любил повторять в те дни мой друг. — Главное — так запугать соперника, пустить ему такую пыль в глаза, чтоб не мыслил с тобой тягаться.
— Надо объехать губернаторов, — сказал он мне однажды. — Объехать в прямом и переносном смысле. Навестить каждого и предложить услуги по сохранению губернаторского кресла — пожизненно. На это все они поведутся. На этом мы их и сделаем.
Мы разыскали то самое инвалидное кресло, с которым совершали первый благотворительный марафон на корабле (с двумя барами — 'Убийцей' и 'Доктором'), и двинулись в очередной круиз. Нам было не привыкать к передислокации и перепрофилированию целей.
Девиз турне возвещал: 'Если покупаешь кресло — пожизненно, не покупаешь — ты инвалид'. Обещание было не голословным: нас сопровождала группа спортсменов из подведомственной Шпионовичу-Греховодову-Застенкеру бригады. Эти любого могли сделать калекой в долю секунды.
В каждом городе, куда прибывали, мы первым делом наведывались в детские садики. Дарили воздушные шары и телевизор, подобранный на ближайшей свалке, или такого же качества холодильник. Обещали в ближайшее время починить.
Маркофьев начинал выступление перед детьми:
— Кто из мальчишек не мечтает разбогатеть? Какая из девочек не мечтает стать блудницей? Достаточно вспомнить сказки про Буратино и Дюймовочку. Почему эти сказки любимы детворой? Потому что Буратино мечтает о золотом ключике, а Дюймовочка на пути к счастью осознанно идет по рукам, то есть лапам — начиная с жука и кончая кротом…
(Он и любимую свою мелкокалиберную винтовку с оптическим прицелом ласково называл 'дюймовочкой').
— Кем хочешь быть? — спрашивал Маркофьев, гладя детишек по стриженым головам.
— Охранником, — отвечали все без исключения мальчики.
— Проституткой, — отвечали все без исключения девочки.
Картина будущего страны вырисовывалась вполне определенная.
Контрольный вопрос. Вы в такой ситуации захотели бы принять на свои плечи тяжкий груз президентства?
Но Маркофьев твердил:
— Хочу…
Он просто жил — и ему по большому счету плевать было, где и что будет или произойдет.
Действовал, как всегда, масштабно. В его сети приплывала лишь крупная рыба. Или, вернее сказать, только крупную рыбу он подпускал к своим садкам.
Губернатор Стервятников принял нас в бассейне, наполненном до краев парным молоком. Крючковатый нос и твердый подбородок этого человека были хорошо знакомы каждому по фотографиям в прессе. Я помнил Стервятникова еще юным — когда в прежние времена он, комсомольский вожак с горящим немигающим взором и зажигательной пассионарностью, вел за собой молодежь громадной области на бессмысленные стройки в районе вечной мерзлоты и на бескрайние просторы неплодородных земель — чтобы сеять там овес и пшеницу, кукурузу и гречиху… Теперь не унявшийся и не утративший навыков призывать, требовать и обещать (правда, немного погрузневший) лидер окормлял и охаживал по- прежнему покорную ему область — уже в новом своем качестве: на губернаторской должности и на новом демократическом уровне.
При ближайшем рассмотрении правая, видимо, умело скрываемая от фотокамер сторона его лица оказалась обожженной.
— Такое было условие приема на работу в комсомольские органы, — сказал он. — Надо было выпить из банки литр подожженного спирта. Ну, и заполыхал… Зато взяли сразу на должность первого секретаря…
Он вообще оказался компанейским мужиком. Я почему-то думал, он — раб аскетизма, но в его особняке нашлось место и прекрасной мебели, и картинам на стенах (среди полотен я углядел и похищенную Маркофьевым из Лувра Мону Лизу кисти Караваджо), и коврам, на которых возлежали три мраморных дога. Коньяк в баре был исключительно французский, по двести долларов за бутылку, как сообщил нам владелец резиденции. Когда он повел нас в гараж и стал хвастать коллекцией машин, я не выдержал и шепнул Маркофьеву:
— Откуда у него деньги, чтобы все это содержать?
Маркофьев ответил вполголоса:
— Скоро все в нашей стране будут жить достойно и по-человечески…
На прощание Стервятников пригласил и нас искупаться в белой влаге. Мы разделись и залезли в нежную стихию.
— Омолаживает кожу не хуже вашего 'Молодеческого', — сказал он.
Так, по подбородок в молоке, мы завершили переговоры. Стервятников получил гарантии на получение некоторой суммы денег. Мы заручились на грядущих выборах поддержкой работников молочной отрасли.
После завершения омовения молоко слили в цистерны и повезли бесплатно поить пенсионеров и малоимущих.
— Неплохо бы нам начать поставки этого бесплатного молока в нашу клинику, — сказал Маркофьев. — Договорись…
И еще он сказал:
— Те, которые наверху, те неслучайно наверху при всех режимах. Наверху они не потому, что угодливы и изворотливы, а потому что действительно самые сильные в своем поколении и превосходят слабых при любых режимах и в любых обстоятельствах.
Губернатор Надирадзе-Циклопян, в прошлом директор винодельческого совхоза-миллионера, принял нас в бассейне, наполненном игристым шампанским и построенном на огромной территории вырубленных в период антиалкогольной кампании виноградников. Мы плескались и калякали.
