Оскорбительно так о себе думать!
Да и лекарства теперь все чаще запрятывают внутрь подслащенных капсул. Чтоб не испытывать неприятных вкусовых ощущений.
Так что горькую истину всегда лучше подсластить. То есть по существу перекрасить ее в один из оттенков лжи. Что мы и делаем, облекая горький лекарственный препарат в сладкую облатку и тем вводя в заблуждение язык. Заедая рюмку 'Столичной' или 'Смирновской' соленым грибом или ломтиком колбасы.
Крупицу горечи мы заваливаем эверестами деликатесов. Таково же соотношение истины и обмана в реальной жизни.
Я старался, как советуют в умных книгах, воздействовать на Веронику добром. (В этих книгах писали: ни в коем случае нельзя отвечать на зло равной мерзостью, иначе цепочка взаимных наскоков не прервется никогда.) Вопреки воле Маркофьева и сообразно собственным представлениям о прекрасном привозил ей (и Кате) наряды. Воздушные легкие платья, строгие, однако, с претензией на изыск костюмы, туфли и сапоги с изящной колодкой…
И Катя, и Вероника поносили меня на чем свет стоит и в один голос. Вероника считала, что Кате я привожу больше и лучше, Катю мои эстетические критерии вгоняли в транс.
— Это не модно! — кричала она.
Контрольный вопрос. Какой должна быть женская одежда?
Ответ. ЖЕНСКАЯ ОДЕЖДА ДОЛЖНА ОТВЕЧАТЬ ЕДИНСТВЕННОМУ ТРЕБОВАНИЮ И ОБЛАДАТЬ ЕДИНСТВЕННЫМ КАЧЕСТВОМ — ВЫЗЫВАТЬ У МУЖЧИН ЖЕЛАНИЕ НЕМЕДЛЕННО ЕЕ (И СВОЮ ЗАОДНО) СНЯТЬ.
Я же дарил Веронике закрытые платья, наглухо застегиваемые блузки и — пусть расшитые позолотой — но лишенные намека на декольтированность кители со стоячим воротником. А Кате — такие вещи, чтоб и помыслить не позволяли о фривольности или безнравственности. Все же она оставалась для меня — хоть и великовозрастной — но дочерью.
Контрольный вопрос. В чем была моя ошибка?
Ответ. В том, что я дарил одежду, которую, я и сам это понимал, нужно было демонстрировать, а не снимать. Впрочем, когда Вероника ее надевала, то притягивала чужие мужские взгляды. Мне это было нужно?
Контрольный вопрос. Для кого я старался?
Ответ. Для других. (Что бесконечно и подтверждалось). А надо было, как мы уславливались, если что и делать — то для себя!
Ну, а про то, в каком направлении движется мода — рассуждать не приходится. Вы обращали внимание? Человеку мало того, что он от природы неуклюж и уродлив, он — с помощью одежды — жаждет свою внешность еще сильнее исковеркать. Ботинки с толстенными носами на толстенной подошве… Бесформенные пуховики всех мыслимых цветов и оттенков… Прически с зелеными гребнями или наголо обритые черепа… Это — красиво? Это — эстетично? Это — писк вкуса?
Но так живут люди. И поделать с этим ничего нельзя.
Усилия в сфере производства бекона и разведения жаб приносили плоды. Вскоре мой друг помог мне выкупить 'мурзика'. А затем вернул и проданный родителями дачный домик на участке в шесть соток…
Мы возвратили заложенные мною квартиры.
И накупили (для Маркофьева) особняков по всему миру. И еще много чем прибарахлились…
Ах, как мы жили… Сказочно и припеваючи! Мой друг и начальник был очень мною доволен.
Я еще два раза приезжал к Белому дому и увозил под завязку набитые купюрами ксероксные коробки. Поехал бы и в третий, мне понравилось, но пришла телеграмма от Маркофьева: 'Ты с ума сошел? Остановись! '
Его воздействие на меня имело несомненный положительный характер! Пятьдесят лет я был точно сжатая пружина. Ничего себе не позволял, во всем отказывал, затягивал пояс, настраивался на борьбу за наивысшие результаты — во всем! В служебной гонке, в семейной рутине, в воспитании дочери… И ничего не достиг! Пятьдесят лет я пребывал в постоянном напряжении. Трясся. Собираясь в отпуск, мандражил, что накануне отъезда с тестей или тещей что-нибудь случится, что у Маргариты поднимется температура, а сам я подверну ногу — и запланированная сказка сорвется, придется все переиначивать, сдавать билеты, хлопотать о похоронах или устройстве в больницу. Уже находясь в отпуске, валяясь на пляже или потягиваясь в постели, я постоянно ощущал над собой тень угрозы: что- нибудь да случится, что-нибудь плохое произойдет или здесь со мной и близкими или в мое отсутствие, блаженство окажется нарушено, вспугнуто, меня выдернут из неги и бросят на раскаленную сковороду…
А надо ничего не бояться. Знать и быть уверенным, что ничего скверного не произойдет. Потому что просто не может произойти. С тобой. А и случится — отлетит от тебя как от стенки горох. Ибо ты — непробиваемый, недосягаемый, бронированный, неуязвимый… Такой, как Маркофьев.
Я многому у него научился, во многом поднаторел. Как-то, сильно перебрав во время очередных переговоров, я следующим утром чувствовал себя чудовищно: меня мутило, вместо головы на плечах будто утвердился аквариум с покачивающейся водой и рыбками… Но не мог же я броситься на глазах Вероники к домашнему бару и залить в себя 'реанимационную' рюмку, как называли мы с Маркофьевым утренние сто грамм. Вероника же, всем видом демонстрируя неудовольствие моим поздним возвращением накануне, собиралась в магазин.
— Можно я тебе помогу? — нашелся я. — Схожу за продуктами?
Она посмотрела недоверчиво. И просияла. Она такой чуткости во мне предположить не могла!
— Да-да! — подтвердил я. — Нельзя все переваливать на тебя…
Взял сумку и поспешил в соседнее кафе. После чего действительно заглянул в супермаркет и купил то, что мне было велено.
Когда вернулся домой, Вероника смотрела даже отчасти виновато.
— Только не ругайся. Ты ведь вчера, наверное, устал… Я забыла сказать про подсолнечное масло. Совершенно вылетело из головы…
— Нет вопроса, — сказал я. И снова устремился в кафе. Где выпил уже не рюмку, а полный стакан и две кружки 'Хейникена'.
Вероника смотрела теперь не так благосклонно.
— Ты долго отсутствовал…
— Очередь… Да и масло я взял сперва кукурузное, пришлось менять…
Она повеселела.
— Что с вас, мужчин, взять? Теперь понимаешь, каково это — вести хозяйство?
Подождав, не отправит ли она меня в магазин за чем-либо в третий раз, я лег и захрапел.
Контрольный вопрос. Почему при посещении магазина лучше быть бедным, чем богатым?
Ответ. Потому что можно потратить все деньги, которые имеются в наличии, и больше вас в магазин никто не пошлет.
