Хафиз предлагал, не заботясь ни о ком, в том числе и командах других кораблей, поднять поутру паруса и плыть в Стамбул.
– А ты найдешь Стамбул? – спросил Осман. – Ты знаешь, где он?
– Он там, где восходит солнце. Кара-али посоветовал послать надежных людей на другие корабли.
– Ты умный человек, – сказал он Хафизу – Ты громче всех говоришь правду. Другие тоже захотят в Стамбул.
– Если мы пошлем людей, об этом узнают и адмирал Кадыр-бей и сам Ушак-паша, – возразил Осман.
Хафиз легкомысленно отвечал:
– Пусть узнает. Мы не боимся никого.
С тех пор как начальство само испугалось его, Хафиза, он почувствовал себя сильным.
– А вот узнаешь, когда Ушак-паша заговорит с тобою.
Но Хафиза уже нельзя было унять ничем. Предполагаемые препятствия приводили его в бешенство.
– Тогда мы уйдем одни. Если офицеры не захотят, мы выбросим их за борт! – кричал он. – Мы не трусы, мы не испугаемся! Мы возьмем Фетих-бея за его жирный кадык.
И всем очень понравилось, что Фетих-бея на самом деле можно было взять за его жирное горло.
На рассвете корабль стал похож на осажденную крепость. Матросы разобрали ружья и набили патронами свои широкие пояса.
Хафиз ходил, как ощеренная птица, и, встряхивая в горсти свинцовые пули, кричал у дверей Фетих- бея:
– Вот что будет с теми, кто поведет нас в Неаполь.
При этом он щелкал курком и стучал прикладом. Хафизу казалось, что настал один из тех всемогущих дней, которые аллах посылает людям, чтобы исполнились все их желания.
Кое-кто уже отправился в трюм растаскивать запасы. Двое охотников вызвались оповестить о происшедшем соседний корабль и ушли на капитанской шлюпке.
Когда солнце подняло над морем свой золотой горб, команда с ружьями в руках была уже вся на палубе.
Решили снова вызвать из каюты Фетих-бея, и пусть он прикажет ставить паруса и поднимать якоря.
Снасти, как красная паутина, светились в зареве восхода. Влажный шкафут казался выкрашенным суриком.
– Если не послушают наших слов, пусть заговорят наши ружья! – кричал Хафиз, и лицо его горело, как горел над морем восход.
Никто не знал, как это случилось, что среди шума на палубе кто-то услышал плеск, знакомый плеск шлюпки, идущей на веслах. Матросы кинулись к борту. Темный силуэт, по бокам которого то и дело вспыхивали пучки алых искр, быстро приближался к кораблю.
Кто-то окликнул шлюпку. С нее не ответили. Молчание это было неприятным и странным. Нельзя было понять, что оно в себе таило. А между тем шлюпка уверенно шла к тому месту, где был спущен адмиральский трап.
Весла разом застыли в воздухе, и шлюпка, чуть покачиваясь, коснулась трапа. На корме ее поднялась и стала во весь рост темная сухощавая фигура.
Кара-али почувствовал, как по телу его пробежал огонь и сердце остановилось.
Трап уже скрипел. По ступеням его поднимался Ушак-паша.
В планах Кара-али было рассчитано многое, но он никак не ожидал, чтобы Ушак-паша один, без вооруженной охраны, явился на взбунтовавшийся турецкий корабль.
Наваливаясь друг на друга, хватаясь за ванты, матросы смотрели на адмирала с жадной, тяжелой тревогой. Раз, другой звякнули ружья, и на палубу опустилась нестерпимая душная тишина.
Было слышно, как поскрипывают черные короткие сапоги адмирала. Еще один шаг – и он остановился перед тесной толпой матросов. Сотни лиц одинаково напряженно глядели на него.
Кара-али затаил дыхание. Ему казалось, что человек этот идет по острию ножа. Откуда могло быть у него это спокойствие, если б аллах не даровал ему бессмертие и вечную удачу. И Кара-али вдруг почувствовал, как в жилы его, против воли, вливаются страх и холод.
Ушак-паша сунул под мышку трость, которую держал в руке. Он вынул из-за обшлага мундира платок и вытер соленые блестящие капли воды, брызнувшей из-под весла на его рукав. Жест был таким простым и спокойным, что все, кто стоял на палубе, поняли, что человек этот не только ничего не боится, но даже и не думает о том, что тут можно чего-нибудь бояться. Толстый Фетих-бей стоял позади него на почтительном удалении, и теперь на его одутловатом лице Хафиз мог бы распознать настоящий, неподдельный трепет и еще большее изумление.
Ушак-паша коснулся тростью плеча Хафиза, который мешал ему идти дальше. Анатолиец отступил назад, и ружье его тяжело стукнулось прикладом о палубу.
Кара-али глядел на отступившего Хафиза горящими ненавидящими глазами. Он понял, что это ничтожное мгновение решило все. Власть имени и славы непонятного русского адмирала сопутствовала ему всюду. Страх и привычка к повиновению всех этих только что кричавших и безумствовавших людей довершали остальное.
Ушак-паша прошел среди расступившихся матросов. За ним, как тень, следовал всегда его сопровождавший русский офицер. Адмирал поднялся на шканцы и обернулся лицом к огромной толпе, наполнившей всю палубу.
Он был не суров, не грозен, а такой, как всегда, каким привыкли люди видеть его в обычные дни на кораблях и на батареях.
– Скажите им, Метакса, что русский флот стыдится смотреть на позор турецких служителей.
И после того как Метакса громко перевел эти слова, глаза турецких матросов невольно повернулись в сторону открытого моря. Корабли русской эскадры полукругом стояли на рейде, и открытые их порты молчаливо чернели среди блистающих на солнце волн.
– Пусть сейчас же выдадут зачинщиков, – сказал Ушаков.
Метакса выкрикнул это приказание как команду. И почти тотчас же из толпы послышался жесткий торопящийся голос Османа:
– Это Хафиз из Анатолии! Там они все сумасшедшие!
Несколько голосов повторили за ним:
– Это Хафиз! Хафиз из Анатолии!
Осман и еще двое матросов уже вырвали у Хафиза ружье и тащили его на шканцы. Анатолиец, бледный, как покойник, пытался вырвать у них свои скрученные назад руки.
Его толкнули прямо к русскому адмиралу. Он остановился перед ним, весь дрожа и пошатываясь, как пьяный. Губы его, видимо, пытались что-то выговорить, но изо рта вырывалось только свистящее дыхание.
Кара-али никак не мог понять, почему люди меняются с такой быстротой. Еще час назад все эти матросы кричали, метались по палубе и стучали ружьями. Теперь они молчаливой толпой застыли перед этим сухощавым некрупным человеком, и было видно, что они сами не понимали, как это произошло.
Боцман и профос уже взяли за плечи Хафиза. Но он вырвался из рук державших его людей и кинулся к адмиралу.
– Дома ждут, – бормотал он торопливо. – Паша участок отнял, понимаешь? Жена есть, сын есть, дочь есть…
И вдруг лицо его искривилось. Широко открытые глаза намокли, и на усы, похожие на щетину, скатились крупные капли.
Плача и всхлипывая, он вытер лицо длинными рукавами грязной рубахи.
– Понимаешь? Понимаешь? Ну что, если ты хочешь в Неаполь. Ну что ж!.. Я тоже, понимаешь?
Не было возможности переводить это бормотание, и Метакса сказал:
– Он просит пощады, Федор Федорович! Говорит, что семья есть…
И Ушак-паша, посмотрев на лежавшего на палубе Хафиза, махнул рукой.
