Сегодня к тому же, мнилось ему, нечто недурное начинает вылупляться в душе его, словно птенец из скорлупы. А потому визит Саблина был ему особенно неприятен. Скоро он заметил, что чем больше говорит он о гармонии, тем быстрее улетает его вдохновение. Решив, что все окончательно испорчено, адмирал сразу оборвал свое повествование о теории музыки и сухо сказал:
– Я слушаю вас, Яков Николаевич. Вы ведь не ради рассуждений моих пришли.
Капитан Саблин ответил с обычной раздражавшей всех самоуверенностью:
– Да, Федор Федорович, я пришел к вам с намерением столь серьезным, перед коим отступает все остальное. Для того, кто имел возможность оценить превосходные душевные качества Елизаветы Васильевны, для того нет иного счастия в мире, как посвятить ей всю жизнь свою. Я пришел просить у вас ее руки.
Адмирал поднес к глазам флейту, словно увидел ее впервые. Он давно ждал, что Саблин придет к нему, чтобы взять Лизу. Рано или поздно это должно было случиться, и все-таки предложение Саблина застало его врасплох.
Ушаков давно мысленно перебрал всех, кто мог претендовать на руку Лизы. Все, кого он знал, совершенно очевидно ее не стоили. Вероятно, не стоил и Саблин, но лучшую партию трудно было найти. Капитан был человеком независимым, смелым и безусловно честным. Он обладал довольно большим состоянием, и будущее Лизы можно было считать вполне устроенным. Одно только смущало Ушакова: это многочисленные любовные приключения лихого капитана.
Ушаков положил флейту.
– Благодарю вас, Яков Николаевич, за честь, – сказал он, – но, простите меня, я буду вполне откровенен. Я знаю вас за храброго и прекрасного офицера, но образ жизни вашей не дает мне уверенности в будущем счастье моей крестной дочери, – вдруг сердито закончил он.
Дымчатые, тщательно уложенные на висках букли Саблина задел только ветер из большого открытого окна. А черная мушка из тафты, изображавшая гения с факелом и прилепленная к щеке под глазом, ни на минуту не дрогнула. Капитан ответил с обычной холодной твердостью:
– Я отдал, как и все, дань безумию молодости. Теперь же наступила пора иная, и долгом своим я почитаю охранять счастье той, коя вверит мне судьбу свою.
Адмирал ничего не мог возразить. Саблин высказал общее ходячее мнение. Признавалось вполне естественным, что молодой человек должен перебеситься, прежде чем связать себя крепкими нерасторжимыми узами брака. Никому бы не пришло в голову укорять мужчину за его прошлое. Пожалуй, даже скорее можно было посмеяться над тем, у кого этого прошлого не было.
– Но последние отношения ваши… – начал было адмирал, слыхавший о связи Саблина с дочерью корабельного мастера.
– Отношения эти порваны. Я ничего никому не обещал и не связывал себя словом.
– В подобных случаях дело ведь идет не о векселе. Вступая в некоторые отношения, вы тем самым уже берете на себя обязательства, – серьезно заметил Ушаков.
– Какие же обязательства, ваше превосходительство? – простодушно и искренне удивился Саблин. – Не могу же я жениться на женщине, которая не имеет ни скромности, ни чести и может только опозорить мое имя.
Саблин с недоумением смотрел на адмирала, приподняв брови. Он всегда глубоко презирал женщин, которые сдавались на его домогательства, и никогда бы не женился ни на одной из них. Он рассуждал очень просто: если девушка или женщина вступает до брака в близкие отношения с мужчиной, то значит, это женщина дурная, и если жениться на ней, то она после брака непременно будет обманывать и мужа. И рассуждали так не только он и люди его круга, а все.
– Вы сомневаетесь в чести моей? – спросил Саблин. Глаза его сузились, и все лицо стало чуть бледнее.
– Нет, Яков Николаевич, не сомневаюсь, – со вздохом сказал адмирал. Был ли он вправе предлагать Саблину к руководству свои убеждения взамен общепринятых? В конце концов, Саблин был не только не хуже, а даже лучше других. Он ни от кого не скрывал своих приключений, и потому, может быть, его жизнь казалась более бурной, чему других. Иной на вид и безгрешен, как херувим, а заглянешь в него поглубже, окажется чернее беса. На слово Саблина можно вполне положиться, он скорее умрет, чем изменит ему. А главное, видимо, в жизни его наступила действительно та пора, когда желание любви настоящей и сильной становилось вполне зрелым. А кто как не Лиза могла вызвать такую любовь?
– Я поговорю с Лизаветой Васильевной и передам ей ваше предложение, – сказал адмирал, вставая и собирая свои листки, на которых тщетно пытался постичь гармонию.
– Но вы сами, Федор Федорович? Могу я рассчитывать на одобрение моих намерений? – спросил капитан несколько хрипловатым дрогнувшим голосом.
– В моем согласии можете не сомневаться, – сказал адмирал, протягивая гостю руку. – Иначе я не стал бы передавать пропозиции вашей. Я знаю вас как храброго и достойного офицера, а таковым, полагаю, плохой человек быть не может.
Капитан пожал руку Ушакову с такой горячностью, что сразу стало видно, какое значение придает он его согласию.
– Сколь счастлив я, Федор Федорович! Сего вы и постичь не можете, – сказал он.
16
Лиза укладывала в решето ранние черешни. Она умела делать это очень красиво и убористо. Ее приемная мать, вдова шкипера Варвара, собиралась ехать с ней в урочище Кач-Кальон, где уже восемнадцать лет подвизался святой жизни отшельник. Обитал он в каморке, высеченной им самим в скале, и не вкушал ни горячего, ни мясного, а только хлеб, воду и плоды. Варвара хотела попотчевать его в столь глубоком уединении первыми черешнями из своего сада.
Грамоте и необходимым ей наукам обучал Лизу Непенин и прилагал все усилия, чтоб искоренить в ней малейшее суеверство и очистить ее ум от предрассудков. А потому Лиза не верила в силу отшельника. Укладывая черешни, она была полна самых суетных помышлений. В следующее воскресенье праздновалась Троица, и весь город должен был собраться в церкви. Вот тогда-то Лиза наденет ту шаль, которую привез ей из Петербурга адмирал. Она накинет ее на свои черные волосы так, чтобы кружево спускалось на лоб и слегка затеняло одну щеку.
Она войдет в церковь вместе с адмиралом, и все будут смотреть на нее. Он тоже чуть прищурит глаза, что на том языке, который установился между ними еще с ее детства, означает, что он доволен ею и что она лучше всех. И все станут говорить, что Лиза самая милая и красивая девушка в Севастополе!
Лиза глубоко вздохнула, как бы под тяжестью собственного очарования. Потом, подняв обе руки, она потянулась, привстав на цыпочки. Над нею столбом вились мошки, дрожа и блестя чуть заметными крыльями. Этот трепещущий столб казался голубоватым и как будто уходил далеко в небо.
Из-за гор показался месяц в остром ночном колпаке, очень похожем на колпак анахорета. Казалось, он шел пересчитывать звезды, как пересчитывал анахорет прирученных им птиц, когда они слетались к нему на кормежку. В большом небесном хозяйстве царила глубокая неизменная тишина.
«Если он действительно святой, – думала Лиза об анахорете, – то он непременно узнает, что я съела из этого решета десятка два черешен. Очень было бы любопытно, если бы он вдруг это сказал». Девушка не верила в чудеса, но всегда сожалела о том, что их не было.
Она взяла заполненное решето, чтоб нести его в дом, но калитка необычно громко хлопнула, и за густыми зарослями акаций мелькнул знакомый белый мундир.
Лиза поставила решето на стол и побежала навстречу адмиралу.
– К старцу собираетесь? – тотчас догадался Ушаков.
– Да, матушка хочет.
– А ты не хочешь? Суеверством считаешь?
– Считаю.
– А по-моему, старец сей тебе судьбу весьма добрую намолил, – шутливо возразил Ушаков.
– Да, у меня очень добрая судьба, – простодушно согласилась девушка, глядя ему в лицо большими, радостно сияющими глазами.
– Значит, ты довольна?
– Очень довольна.
