сомнения!
– Во-первых, далеко не все белогвардейцы были уничтожены – многие впоследствии перешли на сторону своих, так сказать, классовых врагов, а во-вторых… Думаешь, зачем потребовалось «омолаживать» Георгия Владимировича на пять лет?
– Ну… Тогда бы уж не на пять, а больше…
– Ага. Ты помнишь, когда издан первый роман Сотникова?
– В тридцатом… Нет, в двадцать девятом… Кажется.
– Совершенно верно. Думаешь, на вид нет никакой разницы между двадцатитрехлетним и, скажем, девятнадцатилетним?
– А между двадцативосьмилетним и двадцатитрехлетним?
– Незначительная. Учти реалии того времени.
– Ну… Не знаю.
– Мы, кстати, можем это проверить.
– Каким образом.
– Подумай, архивист.
– Ерунда! У нас нет архивов Белого движения. Вернее, есть, но мизерные и фрагментарные.
– У нас нет…
– Ты что, намекаешь…
– Именно.
– Но…
– А интернет тебе на что?
«Орландо, Техас
Уважаемые Господа,
я, конечно, не совсем представляю себе, зачем Вам понадобились данные такого рода, но, учитывая сам факт подобного интереса, проявленный гражданами еще недавно Красной России к рыцарям Добровольческой Армии, павшим в борьбе за свободу своей Родины от Красной Чумы, отказать не мыслю возможным…»
– Во риторика! – Иванов поднял глаза от распечатки письма, полученного по «эмэйлу» только что, и весело оскалил лошадиные зубы. – «Красная Чума», «рыцари Добровольческой Армии» – ни больше ни меньше. И, между прочим, еще с «ятями» и твердыми знаками!
– Да ну!
– Сам посмотри! – Геннадий продемонстрировал образец старинной орфографии, прижав старомодную буковку ногтем. – Во! И тут тоже…
– Что: еще один «ровесник века»?
– Бог его знает… Нет, скорее всего. Но дедуня, похоже, еще тот. Наверняка сын кого-нибудь из первой волны эмиграции. А может, и самого его мальчишкой вывезли… Так… Девятьсот двадцатый… Восемьдесят пять – возраст самый тот.
– Года два-три добавь. Как его зовут?
– Так… А!.. Майкл Свиг… Свигни… О! Свиньин!
– Что-то фамилия у него того…
– Сам ты «того»! Нормальная дворянская фамилия. Кобылины были, почему бы Свиньиным не быть? Между прочим, Кобылины – дальние родственники Романовых. Ну тех, которые…
– Я в курсе. Читай дальше.
– Яволь! Так… «…не мыслю возможным…»
– Читал уже.
– Да? Ну да… «Архив, собранный „Американским Обществом Белой Армии“ далек от совершенства, но Ваш покорный слуга…» Гляди, как заворачивает!
– Читай давай.
– «Но Ваш покорный слуга провел тщательный поиск и обнаружил трех Георгиев Сотниковых».
– Ого!
– «Сотников Георгий Михайлович, родившийся 1886 года октября 18-го дня…»
– Пропускай.
– Второй тоже не наш – Георгий Владимирович, но еще старше – 1874-го. И кавалерии полковник к тому же. Сомневаюсь, чтобы наш Классик сумел такую карьеру сделать в восемнадцать лет.
– Тоже пропускай.
– А вот третий походит: Сотников Георгий Владимирович, год рождения не указан, но по званию подходит – поручик.
– Тоже крутовато для восемнадцатилетнего-то.
– Так ему на момент гибели уже двадцатый шел…
– Как гибели?
– А вот так: «Пал в марте 1920 года в бою под станицей Курбатовской».
Александр выдернул бумагу из лап архивариуса и неторопливо прочел сверху до низу, сосредоточенно шевеля губами.
– Да. Точно. Но ни о чем не говорит. Наш-то ведь тоже был ранен. Красные тогда наступали, свои Сотникова могли посчитать убитым, а его после боя подобрали и…
– И поставили к стенке.
– Ну, ты уж совсем-то людоедами красных не выставляй… Пацану девятнадцать было, могли и пожалеть. Опять же местные жители могли подобрать и спрятать. На Дону тогда сочувствовали белым.
– Он, не он – все равно нам это мало что дает…
5
«…Еще более это ощущение усилилось, когда я пришел домой, в квартиру дядюшки.
Пришел пешком, потому что извозчика в том революционном Петрограде было найти невозможно. Да и не было ни копейки у меня в карманах.
Дядюшкина семья встретила меня так, как встретили бы покойника, явись он внезапно с того света. Нет, мне были рады, но радость эта была сродни той, которая бывает, когда на пепелище дотла сгоревшего дома случайно обнаруживаешь дорогую сердцу вещицу…
А дом полыхал вовсю.
Я имею в виду не какой-то отдельный дом, хотя пожары в то лихое время не были редкостью. Пылала, разваливалась на куски вся устоявшаяся, привычная жизнь. И скажу тебе, Владик, что особенной радости от того, что сбываются все мои бредовые фантазии, некогда в юношеском порыве выплеснутые на бумагу, я не испытывал. Одно дело, когда с сердечным замиранием описываешь ужасы в стиле Эдгара По, сидя в уютном кресле, подле потрескивающего камина, зная, что ничего из этого на самом деле не будет и быть не может, и совсем другое – видеть мрачных монстров, вызванных твоим прихотливым воображением из глубин подсознания, воочию…
К глубочайшему моему сожалению, тогда я еще не понимал всего и считал происходящее чудовищным, нелепейшим совпадением…
В конце концов, жизнь в объятом тягостным страхом городе стала невыносимой, и, когда в один прекрасный день появился мой старый гимназический приятель Валерка Котуновский и прямо в лоб предложил немедленно бежать на Дон к Корнилову[12], я согласился мгновенно.
Не буду описывать тебе все перипетии нашего долгого путешествия, все ужасы и лишения… Все это ты не раз и не два читал в книгах других авторов. Скажу только, что оба мы вступили в Добровольческую Армию и труса не праздновали. Отбросив скромность, добавлю, что дослужился я до чина поручика и, возможно, пошел бы дальше, в конце концов, либо сложив где-нибудь голову, либо – разделив судьбу тысяч своих соратников и оказавшись на чужбине… Но судьба-злодейка рассудила по-своему, и в одной из лихих атак ранней весной двадцатого года подо мной разрывом снаряда убило лошадь, а самого тяжело контузило.
Слава богу, подобрали меня бесчувственного не красные, за которыми тогда осталась та деревенька, название которой я за давностью лет запамятовал (боюсь, что пользовали бы они меня исключительно
