Айседора Дункан? <…> Босых Петр Феодорович любит в постели, а не на сцене…»).
В главе XI романа (с. 209–238), озаглавленной «Рассказ человека с одиннадцатью платиновыми коронками», описывается от первого лица жизнь 54-летнего русского, Каниферштана (с. 213, 236), уехавшего в 17 лет из России в Сан-Франциско и ставшего миллионером на Клондайке, принимавшего участие в разных коммерческих делах. Будучи неутомимым предпринимателем и невозмутимым жизнелюбом («Жизнь прекрасна…», с. 236), «человек с одиннадцатью платиновыми коронками» является как бы антиподом циничного главного персонажа романа, Юрия Павловича Быстрицкого, современного «героя нашего времени», чье жизненное кредо — «Я ненавижу Россию, я бесконечно равнодушен к судьбе моих родных, у меня нет друзей, есть собутыльники и их не жалко» (с. 211); «Пока у меня возможность равнодушного презрения — я сам бог» (с. 244).
В общем тоне и отдельных деталях — Клондайк, «золотая лихорадка» (с. 226), «море авантюристов и преступников» (с. 221) — глава XI романа чем-то напоминает (может быть, даже предвосхищает) некоторые моменты есенинской пьесы «Страна Негодяев». Как видно из письма Есенина Кусикову, Есенин был хорошо знаком с XI главой романа Ветлугина.
Об Америкерасскажу после. Дрянь ужаснейшая, внешне типом сплошное Баку…— Об отношении Есенина к Америке, см., напр., п. 128 (с. 147 наст. тома) и его очерк «Железный Миргород» (1923 г.; наст. изд., т. 5).
Ср.: «Ростов — дрянь невероятная, грязь, слякоть…» (п. 113, с. 130).
Аналогичная оценка города Баку и такие же обороты речи встречаются в письме А. П. Чехова к Н. А. Лейкину от 12 авг. 1888 г.: «Сам Баку и Каспийское море — такая дрянь, что я и за миллион не согласился бы жить там. <…> В Кисловодске и вообще на курортах я не был. Проезжие говорят, что все эти милые места дрянь ужасная…» («Письма А. П. Чехова. Т. II. (1888–1889)», М., 1912, с. 134, 135).
…внутри Захер-Менский…— Грубоватая острота: имеется в виду писатель Н. Н. Захаров-Мэнский. «Захер» — ср. строку в стихотворении того же 1923 г. «Пой же, пой. На проклятой гитаре…»: «Только знаешь, пошли их на хер…» (наст. изд., т. 1, с. 174). По свидетельствам А. Кусикова (в разговоре с Г. Маквеем, Париж, янв. 1968 г.) и Н. Д. Вольпин (в разговоре с Г. Маквеем, Москва, 27 сент. 1995 г.), Н. Н. Захаров-Мэнский — «педераст».
К началу 1927 г. Захаров-Мэнский написал воспоминания о Есенине «Только несколько слов…», где, в частности, свидетельствовал: «Подарив мне одну из книг, он <Есенин> подписал: „Милосердной сестрице русских поэтов“ (я был в то время секретарем Союза <поэтов>), и так меня звал Сергей, до самого последнего времени…» (Восп.-95, с. 181).
Возможно, что здесь обыгрываются и фамилия австрийского писателя Л. Захер-Мазоха, и происходящее от его фамилии понятие «мазохизм».
…если повенчатьего на Серпинской. — Известны дружеские дарственные надписи Есенина поэтессе Н. Я. Серпинской на своих книгах, с датами «1920, декабрь» и «1921» — см. Юсов-96, с. 182.
Слышал я, что ты был в Москве…— Поездка Кусикова, скорее всего, не состоялась.
Толя мнеписал…— Письмо Мариенгофа неизвестно.
…Кожеб<аткин> и Айзенш<тат> из магазина выбыли. — А. М. Кожебаткин и Д. С. Айзенштат помогали Есенину и Мариенгофу вести книжную лавку художников слова «Библиофил» (официальное название книжного магазина имажинистов: см. коммент. к п. 99) на Б. Никитской, 15 в Москве.
…и уехалбы в Африку…— См. афишу вечера поэзии, состоявшегося в Берлине 29 марта 1923 г.: «Объединение Российских Студентов в Германии / Перед отъездом в Африку /<…> / Единственный за этот год и прощальный вечер ЕСЕНИНА и КУСИКОВА…» (выделено в источнике; см.: IE, двадцать шестой вкл. л. между с. 252 и 253).
Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. — Сложные взаимоотношения между «сыном» (Есенин) и «матерью» (родина, Русь, Россия, Русь советская) являются своеобразным лейтмотивом в его поэзии. Ср.: «Не в моего ты Бога верила, / / Россия, родина моя! / / Ты как колдунья дали мерила, / / И был как пасынок твой я. / / <…> О, будь мне матерью напутною / / В моем паденье роковом» («Не в моего ты Бога верила…», 1916 г.); «О родина, о новый / / С златою крышей кров, / / <…> / / Брожу по синим селам, / / Такая благодать. / Отчаянный, веселый, / / Но весь в тебя я, мать. / / <…> / / И всю тебя, как знаю, / / Хочу измять и взять, / / И горько проклинаю / / За то, что ты мне мать» («О родина!», 1917 г.); «Что ж вы ругаетесь, дьяволы? / / Иль я не сын страны?…» («Грубым дается радость…» — по свидетельству А. Б. Кусикова (в разговоре с Г. Маквеем, Париж, 6 янв. 1968 г.) Есенин написал это стихотворение на диване Кусикова в Берлине в 1923 г.); «В своей стране я словно иностранец…» («Русь советская», 1924 г.); «Хочу я быть певцом / / И гражданином, / / Чтоб каждому, / / Как гордость и пример, / / Был настоящим, / / А не сводным сыном — / / В великих штатах СССР…» («Стансы», 1924 г.); «Теперь в Советской стороне / / Я самый яростный попутчик…» («Письмо к женщине», 1924 г.). Тексты см. в наст. изд. (т. 4, с. 124; 166–167; 186; т. 2, с. 95; 135; 125).
…от революции ~ да трубка…— Ср. с аналогичной фразой в необнаруженном письме Есенина к В. С. Чернявскому (1924 г.): «если бы не было у меня…., Клюева, Блока……, — что бы у меня осталось? Хрен да трубка, как у турецкого святого» (цит. в воспоминаниях Чернявского (ГЛМ); слегка измененный вариант этой цитаты см.: Восп., 1, 215). Написанное Есениным обсценное слово кем-то (возможно, адресатом?) тщательно зачеркнуто и вместо него неизвестной рукой вставлено «клюнь» (т. е. проведена эвфемистическая замена). Здесь авторский текст восстановлен.
…и лижут жопы…— Эти слова тщательно зачеркнуты (скорее всего, адресатом; поэтому они оставлены в тексте письма).
…кого раньше расстреливали…— А о себе Есенин написал: «Не злодей я и не грабил лесом, / / Не расстреливал несчастных по темницам…» (в стихотворении «Я обманывать себя не стану…», наст. изд., т. 1, с. 165).
…теперь стало очевидно, что мы и были…— Есенин ясно написал «мы и» (т. е. «стало очевидно, что мы и были и будем»), но кто-то (может быть, А. Кусиков?), неправильно прочитав «мы» как «ты», прибавил черными чернилами слово «я» (т. е., как будто «ты и я»).
Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по- видимому, в нас скрывался…— Поскольку ни одной запятой в этом месте автографа нет, неясно, к какому месту текста ближе по смыслу слово «по-видимому». Скорее всего, можно было бы прочесть: «Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской. По-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь…» Против такой интерпретации можно возразить, что следующее слово («в») как будто написано с прописной буквы. При подготовке текста письма для наст. изд. принято решение ограничиться расстановкой запятых в соответствии с существующими нормами.
…и скрывается какой-нибудь ноябрь. — В. С. Чернявский вспоминает встречи с Есениным в Ленинграде в апр. 1924 г.: «<…>Он вдруг пришел в страшное, особенное волнение. „Не могу я, ну как ты не понимаешь, не могу я не пить. Если бы не пил, разве мог бы я пережить все это, все?…“ <…> Чем больше он пил, тем чернее и горше говорил о современности, о том, „что они делают“, о том, что его „обманули“ <…> В этом потоке жалоб и требований был и невероятный национализм, и ненависть к еврейству, и опять „весь мир — с аэроплана“ и „нож в сапоге“, и новая, будущая революция, в которой он, Есенин, уже не стихами, а вот этой рукой будет бить, бить… кого? он сам не мог этого сказать, не находил… <…> Он опять говорил, что „они повсюду, понимаешь, повсюду“, что „они ничего, ничего не оставили“, что он не может терпеть („Ненавижу, Володя, ненавижу“). <…> И неизвестно было, где для него настоящая правда — в этой кидающейся, беспредметной ненависти или лирической примиренности его стихов об обновленной родине» (Вл. Чернявский, «Три эпохи встреч», автограф и машинопись с правкой и подписью, май 1926 г., ГЛМ).
Вариант опубликован: «Чем больше он пил, тем чернее и горше говорил о том, что все, во что он
