l:href='#t_es6233_553'>* и заеду к тебе.
Относительно стихов поговорим после.* На днях сдурил и обрил свою голову,* уж очень иссушил кожу. Полечу маленько. Будь здрав.
Твой Сергей.
На обороте: Петроград
Театральная пл.
д. 2, кв. 23
М. П. Мурашову
Ширяевцу А. В., 30 марта 1917
А. В. ШИРЯЕВЦУ*
30 марта 1917 г. Петроград
Рукой С. А. Есенина:
Христос Воскресе! дорогой наш брат Александр.
Кланяются тебе совместно любящие тебя Есенин, Клюев, Клычков и Пимен Карпов.*
Рукой Н. А. Клюева:
Христос Воскресе, дорогая Запевка.* Целую тебя в сахарны уста и кланяюсь низко. Н. Клюев.
Рукой С. А. Есенина:
С красным звоном,* дорогой баюн Жигулей и Волги. Цвети крепче.
Сергей Есенин.
Рукой П. И. Карпова:
Пимен Карпов — привет!
На обороте: Ташкент
[Туркестан]
Новая, 56
Александру Абрамову
Ширяевцу А. В., конец мая — начало июня 1917
А. В. ШИРЯЕВЦУ*
Конец мая — начало июня 1917 г. Петроград
Дорогой Шура, очень хотел приехать к тебе* под твое бирюзовое небо,* но за неимением времени и покачнувшегося здоровья пришлось отложить.
Очень мне надо с тобой обо многом переговорить или списаться. Сейчас я уезжаю домой, а оттуда напишу тебе обстоятельно.* Но впредь ты меня предупреди, получишь ли ты эту открытку* Твой Сергей.
Кузьминское п. отд.
Село Константиново
Рязанск. губ. и уез.
С. Есенину
На обороте: Ташкент
Новая 56
Александру Васильевичу
Абрамову
Ширяевцу А. В., 24 июня 1917
А. В. ШИРЯЕВЦУ*
24 июня 1917 г. Константиново
Бог с ними, этими питерскими литераторами, ругаются они, лгут друг на друга, но все-таки они* люди, и очень недурные внутри себя люди, а потому так и развинчены.* Об отношениях их к нам судить нечего, они совсем с нами разные, и мне кажется, что сидят гораздо мельче нашей крестьянской купницы.* Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублева* Византию* и писания Козьмы Индикоплова с поверием наших бабок, что земля на трех китах стоит,* а они все романцы, брат, все западники,* им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костер Стеньки Разина.*
Тут о «нравится» говорить не приходится,* а приходится натягивать свои подлинней голенища да забродить в их пруд поглубже и мутить, мутить до тех пор, пока они, как рыбы, не высунут свои носы и не разглядят тебя, что это «Ты». Им все нравится подстриженное, ровное и чистое, а тут вот возьмешь им да кинешь с плеч свою вихрастую голову, и боже мой, как их легко взбаламутить.
Конечно, не будь этой игры, весь успех нашего народнического движенья был бы скучен, и мы, пожалуй, легко бы сошлись с ними. Сидели бы за их столом рядом, толковали бы, жаловались на что- нибудь, а какой-нибудь эго-мережковский приподымал бы свою многозначительную перстницу и говорил: гениальный вы человек, Серг. Ал. или Ал. Вас., стихи ваши изумительны, а образы, какая образность, а потом бы тут же съехал на университет, посоветовал бы попасть туда и довольный тем, что все-таки в жизни у него несколько градусов больше при универс<итетской> закваске, приподнялся бы вежливо встречу жене* и добавил: «Смотри, милочка, это поэт из низов…» А она бы расширила глазки и, сузив губки, пропела: «Ах, это вы самый, удивительно, я так много слышала, садитесь». И почла бы удивляться, почла бы расспрашивать, а я бы ей, может быть, начал отвечать и говорить, что корову доят двумя пальцами, когда курица несет яйцо, ей очень трудно, и т. д. и т. д.
Да, брат, сближение наше с ними невозможно. Ведь даже самый лучший из них, Белинский, говоря о Кольцове, писал «мы», «самоучка», «низший слой» и др.,* а эти еще дурее.
Но есть, брат, среди них один человек, перед которым я не лгал, не выдумывал себя и не