Так что в экипаже — самый уважаемый человек. Ко мне всегда обращаются только по полному имени: 'Ян, какого чёрта в сортире воняет'? 'Ян, когда жрать будем'? 'Ян, коллектор охлаждения в пятом отсеке плачет'…
И вроде взрослые люди, а простых вещей не понимают: какой 'стол', такой и 'стул'. Дайте денег на свежие продукты и вонять не будете. А на слёзы трубопроводов пенять и вовсе несправедливо. Лохань-то наша — не заводская сборка: ни документов, ни страховки, ни регистрации. Что называется: до первого инспектора. Но это никого не беспокоит. Потому что такой план.
Корабль мы два года из утиля собирали. Сами. Отсюда и уверенность, что в узлах и механизмах электронные стукачи-шпионы не прячутся. Те самые, что всякому встречному докладывают, откуда и с чем судно пожаловало. Поэтому из всей банды кустом-пиплов опасаемся только эмпатов, которые душу топчут, не снимая обуви, на предмет сепарации агнцев от волчар. Ложь в момент просекают. Ну, а после них уже полиция дознаёт, если твоя сказка — ложь, то на что намекает?
И сколько за такой намёк уголовным кодексом предусмотрено.
Только зря я это. Не к добру… Едва половину перегона осилили, час назад на торможение развернулись, а я уже о таможне. Гиблая примета. Но мне можно. Поскольку — псих. Нет. Справки у меня нет. Это я сам себе такой диагноз поставил. Мне проще себя упрекать в скудоумии, чем Создателя. Не хочу верить, что наш мир изначально дурдомом задумывался. Понимаете?
Но о вере — после. 'Тревога', всё-таки…
А вот и кают-компания. И все уже в сборе: Смош, Тунга, бородач Вит. Я — последний. Ещё бы: кораблик маленький, а путь долгий. Что не удивительно, если соотнести мои габариты с диаметром колодца, из которого пришлось срочно выбираться. А причину переполоха с порога вижу — не Вит это. Хоть и бородач. Рост, одежонка, бородёнка… всё, как у Вита, а сам витопод постарше нашего электрика лет на двести будет. Как же это мы перепутали?
Смош револьвер на дедушку направил, но смотрит на нас с Романом. Странный такой взгляд: кают- компания — тридцать кубов ни литром больше. От меня до Тунги метра три. Считай, по углам рассредоточились, а Смош как-то на нас двоих смотреть ухитряется.
Нехорошо смотрит. Строго. Зло.
— Вы кого принесли, биндюжное племя?
— Э… — сказал Роман.
Как-то смело это у него получилось. Нервничает, наверное. А ещё врач.
— Положим, Тунга слепой. Но ты-то Ян? — гнёт своё Капитан. — Кто это такой?
На этих словах дедушка встрепенулся:
— Ничехираниус, ювелир, — сказал он, горделиво приосаниваясь — Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики…
Незнакомец плавно повёл рукой к пустому креслу в углу отсека:
— Сызрань Кохонсио, — он повернулся и глянул сквозь меня на дверь. — А это Юрий. Наш трюм ломится сокровищами, господа. Долгие годы кропотливой работы. Этот бесценный дар мы хотим предложить вашей планете за вполне умеренную плату…
— Делириум тременс, — пробормотал Роман. Видно, на своём, тунгусском.
Только я и без перевода вижу, что 'белочка'. Теперь вопрос — чья? Как же это я старика заместо Вита на борт притащил? Разве что борода и одежда… А в ночлежке полутемно, в целях интима. Чтобы им, значит, уютней было своими делами заниматься…
Смош убрал револьвер и шагнул к незнакомцу:
— Документы есть?
— А как же?! — приветливо улыбнулся дед. — Сызрань, подай документы…
Смош залез ювелиру во внутренний карман куртки и вытащил туго перетянутый шнурком пакет.
— Ян, обыщи его. Лучше позже, чем не вовремя…
— Наши сердца наполнены страхом и тревогой, — пожаловался дедушка. — Мы в ужасе от мысли, что наш труд может не получить должную оценку…
Пока я хлопал старика по карманам, он успел поведать мне об 'изнурительном жаре тиглей', об 'ослепительном сиянии голубых солнц', о 'тоске по холоду ночи, одаривающей отдохновением усталые глаза'…
— Свою скудную пищу мы приправляли радостью творчества и восторгом перед безграничной фантазией человека…
Капитан, отчаявшись справиться с тугим узлом, положил пакет на стол, достал нож и перерезал шнурок. Его самоуправство было замечено:
— Осторожней, господа, эти документы помнят Империю! Времена, когда люди знали толк в прекрасном и могли его достойно оценить…
Он продолжал тихо тошнить за нашими спинами, что-то о филигранном литье и тонкой чеканке, а мы склонились над ворохом ветоши, и вправду напоминающей документы имперских времён: лицензия на ювелирные работы, диплом об окончании академии искусств, свидетельства, грамоты…
— Я ещё раз спрашиваю, как он оказался у нас на борту?
На этот раз Смош на нас не смотрел. Но легче от этого вопрос не становился.
— Да все вы есть как один бродяга! — закричал Роман. — Я ваще плохо вижу: борода его? Роба, пьяный… За борт и концы в вакуум.
— Ян?
Я не стал юлить. Я не тунгус.
— Хрен его знает, товарищ командир. Только дедушку за борт нельзя, не по-божески.
— Как скажешь, — сказал Смош, тронутый моей искренностью. — Ладно. Что Господь послал, шлюзовать не будем. Запри старика в изоляторе и возвращайся. Обсудим. Дело серьёзное.
Разумеется, я с места не двинулся. Только подумал, хорошо бы ещё уточнить, куда именно Господь дедушку 'послал'? Сбывались мои худшие опасения относительно своего места в жизни…
— Ах, да! — смекнул капитан. Я и говорю: в экстремальной ситуации он очень быстро соображает. — У нас же нет изолятора…
Смош глянул мне в лицо. Лишь на мгновение я перехватил его взгляд, но как-то сразу прочувствовал, что у него на уме.
И про расход топлива понял, что если вернёмся за Витом на Трясунию, то лететь за золотом будет не на чём. И обещания Вита припомнились, что любая налаженная им схема будет готова к эксплуатации вечно, пока какой-нибудь идиот не надумает её включить…
— Ладно. Летим с этим, Нич… хер… как его там?
— Анус, — угодливо подсказал Роман.
Подлиза тунгусская!
— Ничехираниус, ювелир, — встрепенулся дедушка. — Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики: Сызрань Кохонсио…
Мы ещё раз глянули на пустое кресло в углу кают-компании.
— А там Юрий, — кивнул на дверь Смош. — И твой трюм ломится сокровищами…
— Верно, — благодушно согласился ювелир. — Долгие годы кропотливой работы, знаете ли. Бесценный дар по приемлемой цене…
— Верните его в каюту Вита, — распорядился Смош. — И дай старику успокаивающее, Тунга. Чтоб не шлялся по коридорам. Пусть спит. Я ведь со страху его едва не пристрелил…
Не знаю, чего там Тунга ему вколол, только за ужином мне не показалось, что Нич осознаёт, где находится и что с ним происходит.
На вечер я приготовил лобио, благо фасоли и томата было в избытке. Шипчандлер божился, что консервы изготовлены в этом столетии, но я не верил. Потому был удивлён отсутствию жалоб, а что добавки не просили, воспринял, как должное.
Дед рассказывал о кризисе творчества и катастрофе жизненного пути. Ювелира с его двумя
