В те времена туннели были едва созданы: их стены были гладкими, своды — надежными, пол — ровным. Я знал, что за века все это изменилось: Абаррах подвержен сейсмическим колебаниям, хотя обычно от них только чашки звенели в сервантах да еще слегка покачивались дворцовые люстры.
Я полагал, что наши предки укрепили туннели с помощью магии, как они поступили с нашими домами и дворцами, со стенами нашего города и нашими лавками. Но даже если это и было так, должно быть, они утратили свою силу — их нужно перековать, обновить… создать заново. А быть может, древние просто не озаботились тем, чтобы защитить туннели, решив, что, если даже туннели будут частично разрушены, ведающим знаки силы легко будет их восстановить.
Каких бы бед наши предки ни опасались в будущем, самого страшного они не могли предусмотреть; им не приходило в голову, что мы можем утратить магию.
Снова и снова мы были вынуждены останавливаться — и дорого же стоила нам каждая подобная остановка! Мы обнаружили, что своды туннеля во многих местах обрушились, путь нам преграждали огромные обломки скалы, и нам приходилось тратить по несколько циклов на то, чтобы сдвинуть их с места и расчистить дорогу. В полу пещеры зияли огромные трещины, лишь самые смелые отваживались перепрыгнуть их. Нам приходилось перебрасывать через них мосты, чтобы люди могли перебраться на другую сторону.
А ведь мы еще даже не преодолели туннелей. И конца-краю этому не видно. Я не могу точно определить наше местоположение. Некоторые приметы, отмечавшие путь, бесследно исчезли — были уничтожены обвалами, погребены под каменными осыпями или изменены временем до неузнаваемости. Теперь я не уверен даже в том, что мы идем верным путем. Я не вижу способов установить это. Судя по картам, древние начертали на стенах руны, которые должны были указывать путникам дорогу, но — даже если когда-то это и было гак — их магия для нас ныне непостижима. Мы не способны воспользоваться их помощью.
Мы в отчаянном положении. Дневные рационы урезаны вполовину. Мы исхудали — от людей остались буквально кожа да кости. Дети больше не плачут от усталости, они плачут от голода. Телеги и повозки мы бросили по пути. Те вещи, которые люди бережно хранили как память о прежней жизни, стали в тягость их ослабевшим от голода и усталости владельцам. Сейчас мы везем только те повозки, которые необходимы для того, чтобы везти стариков и больных, но и их мы оставляем в туннелях, одну за другой. Самые слабые начинают умирать. И некроманты приступают к своим мрачным обязанностям.
Страдания людей, как я и полагал, тяжким грузом ложатся на плечи принца. Кроме того, Эдмунд видит, как у него на глазах слабеет его отец.
По меркам нашего народа, король был старым человеком. Его сын родился, когда он был уже в годах. Но когда мы покидали дворец, король был здоров и полон сил, словно ему было вдвое меньше лет. Мне привиделся сон, в котором жизнь короля предстала передо мной нитью, привязанной к золотому трону, и ныне стоящему во мраке тронного зала в Кэйрн Телест. Король уходил все дальше от своего престола — и нить тянулась за ним. Медленно, цикл за циклом, нить становится все тоньше и тоньше; и теперь, когда мы так далеко от своей родины, боюсь, одного неосторожного прикосновения довольно, чтобы оборвать ее.
Ничто более не интересует короля: ни то, что мы делаем, ни то, что мы говорим, ни то, куда мы идем. Мне временами кажется, что он не чувствует земли под ногами. Эдмунд всегда подле своего отца — поддерживает его, ведет, словно слепца. Впрочем, нет, это не совсем верное сравнение. Король действует скорее как человек, идущий спиной вперед: он не видит того, что лежит впереди, — только то, что он оставляет позади.
В тех случаях, когда Эдмунд принужден оставить своего отца, дабы исполнять свои бесчисленные обязанности перед людьми, он оставляет подле короля двоих солдат, призванных заменить его. Король относится ко всему происходящему с полнейшим безразличием — он просто идет туда, куда его ведут. Когда ему говорят, что он должен идти, он идет; останавливается, когда говорят, что он должен остановиться. Он ест то, что ему дают, судя по всему, не чувствуя вкуса. Мне кажется, он и камень съест, если ему дать. Я также думаю, что если его перестанут кормить, он и вовсе ничего не будет есть — и не почувствует этого.
Много циклов, прошедших с тех пор, как мы вошли в туннели, король не говорил ни с кем — даже со своим сыном. Теперь он почти все время говорит — говорит с самим собой, ни к кому не обращаясь. Ни к кому, кого можно брать в расчет. Большую часть времени он говорит со своей женой — не с той, что ныне среди мертвых, но с той, прежней, живой и молодой королевой. Наш король отрекся от настоящего и возвратился в прошлое.
Дела наши шли так скверно, что Совет умолял принца объявить себя королем. Однако же Эдмунд отказал им. Это был один из немногих виденных мною случаев, когда принц вышел из себя. Члены Совета отступили перед его гневом; они были похожи на наказанных детей. Эдмунд прав. По нашим законам, король остается королем до самой его смерти. Однако же закон не учитывал возможности того, что король может сойти с ума. Среди нас такого не случается.
Члены Совета были вынуждены прийти ко мне (я должен признать, что этот момент доставил мне величайшее удовольствие) и молить меня о том, чтобы во имя нашего народа я повлиял на решение Эдмунда. Я пообещал сделать все, что могу.
— Эдмунд, нам нужно поговорить, — сказал я ему во время одного из вынужденных привалов: мы ждали, пока солдаты расчистят завал на дороге.
Его лицо омрачилось, на нем появилось упорное, упрямое выражение. Я часто видел его таким в дни его юности — например, когда заставлял его заниматься математикой, предметом, который он терпеть не мог. Тот взгляд, который он бросил на меня, пробудил во мне столько дорогих моему сердцу воспоминаний, что я не сразу сумел собраться с мыслями и начать разговор.
— Эдмунд, — начал я наконец, стараясь говорить суховато и кратко: я намеревался апеллировать к его разуму, не к его чувствам, — ваш отец болен. Вы должны встать во главе своего народа — по крайней мере, на время… — Я поднял руку, предупреждая его гневные возражения:
— На время, до тех пор, покуда Его Величество снова будет способен вернуться к своим обязанностям. Вы, — прибавил я, — в ответе за свой народ, мой принц. Никогда за всю историю Кэйрн Телест мы не подвергались большей опасности, нежели теперь. Неужели вы покинете свой народ в беде, повинуясь ложному чувству долга и сыновней почтительности? Разве ваш отец хотел бы этого?
Разумеется, я не стал даже упоминать о том, что именно отец Эдмунда покинул свой народ. Однако принц понял мои мысли. Если бы я произнес эти слова вслух, он с гневом отверг бы подобные мысли. Однако же теперь их подсказала ему его собственная совесть…
Принц бросил взгляд на своего отца — тот сидел на обломке скалы, болтая со своим прошлым. Я читал в лице Эдмунда озабоченность, тревогу и — чувство вины. Я знал, что мой удар достиг цели. Я знал, что сейчас должен предоставить Эдмунда самому себе. Но мне мучительно тяжело было уходить.
«Почему всегда именно я вынужден причинять ему боль, хотя я так люблю его?» — с горечью размышлял я, направляясь прочь.
В конце цикла Эдмунд собрал всех и объявил им, что теперь он будет их предводителем, ежели они того пожелают, — но только на время. Он сохранит титул принца. Его отец по-прежнему был королем, и Эдмунд ожидал, что, оправившись от болезни, он снова вступит в свои права.
Люди были явно обрадованы решением принца; я видел, что его глубоко трогает их очевидная любовь и верность ему. Конечно, речь Эдмунда не могла облегчить мук голода, но она подняла дух людей — ас легким сердцем и голод переносить легче. Я смотрел на принца с гордостью, и в моем сердце вновь воскресала надежда.
Они последуют за ним куда угодно, думалось мне, даже через Врата Смерти.
Но, похоже, мы встретим смерть раньше, чем найдем Врата Смерти.
Единственным радостным событием было то, что по мере нашего продвижения становилось теплее. Я начинаю думать, что мы все же идем верным путем и приближаемся к цели нашего путешествия — к огненному сердцу Абарраха.
На следующем привале я заметил, что он съел те крохи еды, которые ему дали.
— Да, — продолжал я, возвращаясь к карте, — я полагаю, что мы вскоре достигнем конца пути. Полагаю, что мы находимся вот здесь, — я указал пальцем точку на карте. — Еще два цикла — и, если нам не будут преграждать дорогу новые препятствия, мы доберемся до озера.
