нам свое сердце.
— А вы открыли мне свои сердца? — тихо спросил Альфред, подняв взгляд на Олу. — Что за ужасная трагедия произошла здесь? Что случилось с меншами, которые здесь жили? Куда бы я ни смотрел, я видел образы разрушения и кровь на камнях. Но все молчат об этом. Словно и не было ничего.
Ола побледнела и прикусила губу.
— Извините, — вздохнул Альфред. — Конечно, это не мое дело. Вы все так хорошо относитесь ко мне. Такие терпеливые и добрые. А я ущербен. Я стараюсь с этим справиться. Но, как вы сказали, я слишком долго пробыл в темноте. Свет режет мне глаза. Боюсь, вам этого не понять.
— Так расскажите же мне об этом, брат, — мягко сказала Ола. — Помогите мне понять.
Она явно избегала говорить о событиях, произошедших с ней и ее народом, и стремилась перевести разговор на самого Альфреда. Откуда такое нежелание говорить об этом? И почему каждый раз, когда он упоминает об этом, то ощущает страх и стыд?
«Нашу просьбу о помощи…» — сказал тогда Самах.
Почему? Видимо, сартаны проиграли какую-то битву. Но как такое могло случиться? Единственный разум, способный сражаться с ними на равных, был заключен в Лабиринте.
Альфред безотчетно обрывал листья цветущего шиповника. Он срывал их один за другим и не глядя ронял на землю.
Ола удержала его руку.
— Не надо, ему больно.
— Простите! — Альфред выронил листок и в укоре воззрился на устроенное им опустошение, — Я… я не думал…
— Но ваша боль сильнее, — продолжала Ош. — Прошу вас, разделите ее со мной.
Ее нежная улыбка пьянила Альфреда, как вино. Он забыл о всех своих сомнениях и вопросах. Его переполняли мысли и чувства, которые он так долго подавлял, отказываясь признать их в себе
— Когда я проснулся и обнаружил, что все остальные мертвы, я отказывался верить в это. Я отказывался верить, что остался один. Не знаю, сколько я пробил в мавзолее на Арианусе… Может, месяцы, может, годы. Я жил в прошлом, воспоминаниями о жизни среди братьев, и скоро прошлое стало более реальным, чей настоящее. Каждую ночь, ложась спать, я говорил себе, что завтра утром проснусь и увижу, что остальные уже встали. И что я никогда больше не буду одинок. Но это утро так и не наступило
— Heт, наступило! — воскликнула Ола, схватив его за руку.
Альфред увидел у нее на глазах слезы и сам едаа не заплакал. Он откашлялся и сглотнул.
— Даже если так, утра пришлось ждать долго, — хрипло сказал он. — А ночь была слишком темной. Я не должен беспокоить вас…
— Нет-нет, простите меня, — поспешно сказала она. — Это я не должна была перебивать вас. Пожалуйста, продолжайте.
Она продолжала держать его за руку. Ее ргки были теплыми и сильными. Альфред безотчетно потзшулея к: ней
— Однажды я обнаружил, что стою перед склепами моих друзей. Мой склеп был пуст, и я подумал тогда, что стоит лишь улечься в него, закрыть глаза, и я навсегда избавлюсь от страданий. Да, самоубийство, — спокойно произнес Альфред, увидев, как потрясенно и испуганно смотрит на него Ола. — Для меня наступил поворотный момент, как говорят менши. Я, наконец, признался себе, что остался один в этом мире. Мне надо было или выйти наружу и принять эту жизнь, или отказаться от нее. Я выдержал нелегкую внутреннюю борьбу. И в конце концов я покинул всех, кого знал и любил, и вышел во внешний мир.
Это было ужасным испытанием для мена. Много раз мне хотелось убежать и навсегда скрыться в своей могиле. Я жил в постоянном страхе перед тем, что менши обнаружат мою истинную силу и попытаются использовать меня. Прежде я жил прошлым и находил утешение в воспоминаниях, но теперь я увидел, что эти воспоминания опасны. Я выбросил из головы все мысли о прошлой жизни, чтобы избавиться от искушения использовать свою силу. Я приспособился к образу жизни меншей и стал одним из них.
Альфред замолчал и стал смотреть в темно-синее ночное небо, усеянное голубыми облаками.
— Вы не можете представить себе, что такое одиночество, — наконец произнес он. Его голос был таким тихим, что Оле пришлось приблизиться вплотную, чтобы разобрать его слова. — А менши так одиноки, что я просто не могу это передать. Единственный доступный им способ общения — физический. Они должны пользоваться словами, взглядами, жестами, чтобы описать, что они чувствуют, и их язык так ограничен! Они не способны выразить то, что на самом деле имеют в виду, и поэтому они проживают жизнь и умирают, так и не узнав правды ни о себе, ни о других.
— Какой ужас! — пробормотала Ола,
— Поначалу и я так думал, — ответил Альфред. — Но потом я понял, что многие добродетели меншей возникли именно благодаря их неспособности читать в чужих душах, как это делают сартаны. В их языках есть слова «верность», «доверие», «честь». Человек говорит другому человеку: «Я верю в тебя. Я доверяю тебе». Он не может знать, что у его друга на уме. Но он доверяет ему
— Но у них есть и другие слова, которых нет в нашем языке, — уже более строго сказала Ола. Она выпустила руку Альфреда и отодвинулась от него. — «Ложь», «обман», «предательство», «измена».
— Да, — кротко согласился Альфред. — Но я обнаружил, что все это особым образом уравновешивается
Он услышал жалобный визг и почувствовал, как в его ногу ткнулся чей-то холодный нос. Альфред рассеяно опустил руку и почесал собаку за ухом, чтоб она не скулила.
— Боюсь, вы были правы. Я действительно вас не понимаю, — сказала Ола. — Что значит «уравновешивается»?
Альфред замялся, как менш, которому не хватает слов, чтобы выразить свои мысли.
— Я просто… Мне доводилось видеть, как один менш предает другого, и это было отвратительно. Но в то же время мне приходилось сталкиваться с поступками, продиктованными глубокой, самоотверженностью, любовью и верностью. И мне становилось стыдно за то, что я беру на себя право судить их. Ола, — Альфред повернулся к ней. Собака прижалась к его ноге и Альфред погладил пса по голове. — Что дает нам право судить их? Что дает нам право говорить, что мы живем правильно, а они — не правильно? Что дает нам право навязывать им нашу волю?
— Что?! Да хотя бы то, что у них есть такие слова, как «убийство» и «предательство»! — ответила она. — Мы должны со всей строгостью руководить ими, отучать от присущих им слабостей, готовить к тому, чтобы они наконец смогли полагаться только на своя силы.
— А не получится ли так, — возразил Альфред, — что мы уничтожим не только их недостатки, но и их достоинства? Мне кажется, что мир, который мы хотели создать для меншей, был миром, в котором менши должны были раболепно подчиняться нашей воле. Я наверняка ошибаюсь, — смиренно продолжал он, — но я не вижу отличий между этим миром и тем, который хотели создать патрины.
— Конечно же, они отличаются! — вспыхнула Ола. — Как вы вообще можете это сравнивать?!
— Простите меня, — с раскаянием произнес Альфред. — Я обидел вас. И это после того, как вы были так добры ко мне. Так-то я отблагодарил вас за внимание ко мне. Я… Что случилось?
Взгляд Олы был устремлен не на него, а на что-то у его ног. ]
— Чья это собака?
— Собака? — Альфред посмотрел вниз. Пес смотрел на него, помахивая пушистым хвостом.
Альфред отшатнулся к каменной стене.
— Благие сартаны! — ахнул он. — А ты откуда взялся?!
Пес, обрадованный тем, что на него обратили внимание, поставил уши торчком и залаял.
Альфред смертельно побледнел.
— Эпло! — закричал он и стал дико озираться по сторонам — Где ты?!
При этом имени собака нетерпеливо заскулила, а потом залаяла еще громче.
Но никто не отозвался.
Уши пса поникли. Хвост перестал ходить ходуном. Собака улеглась на землю, опустила морду на лапы, вздохнула и удрученно посмотрела на Альфреда.
Альфред понемногу успокоился а посмотрел на собаку.
— Эпло здесь нету, да?
