Первый набросок я не стал раскрашивать. Это был портрет папы, как будто бы он работает архитектором и сидит в своем офисе. Я надел на него приличную рубашку-поло, нарисовал ему короткую стрижку и карандаш за ухом.
На следующем рисунке был мой Морской Старик, только без своей лохматой бороды. Вместо этого он был облачен в костюм, галстук и жилетку. И с бутылкой минеральной воды.
Я и Ришель нарисовал, с ее кудряшками, в длинной фланелевой ночной рубашке и в пушистых шлепанцах, как у миссис Скиннер. А потом я изобразил саму миссис Скиннер в элегантном вечернем платье, с сережками в ушах и с массивным бриллиантовым ожерельем на шее.
А как же изобразить Лиз? Поначалу я призадумался.
Я долго изучал ее, пока она трудилась над своей поделкой. Ракушки, деревяшки и все остальное было рассортировано на маленькие аккуратненькие кучки и разложено на полу. Отец дал ей несколько дощечек, чтобы она могла разместить на них свою композицию.
Лиз была трудолюбивая, веселая и очень добрая. Кроме того, она была чуточку стеснительная, хотя и страшная болтушка. А я сделал из нее настоящий ураган. У меня она' танцевала на крышке рояля в бикини, на высоких каблуках и в пушистой меховой накидке.
Ника, мистера Рассудительность, я изобразил настоящим клоуном, в шортах с подтяжками и в крошечной купальной шапочке. А еще я надел на него поварской фартук, на подоле которого красовалась надпись «Поцелуй повара», а в руки я ему дал огромную вилку с наколотой на нее сосиской. Довольно симпатично получилось.
Санни я поместил на диван, заставив смотреть телевизор и есть шоколад. Готов поспорить на что угодно, что она в жизни ничего такого не делала. Сама мысль об этом привела бы ее в ужас.
Я от души веселился, рисуя Элмо в смокинге, с тщательно прилизанными курчавыми волосами и с микрофоном в руке. Тут ко мне подошел отец и заглянул через плечо.
— А, карикатуры наоборот, — сразу догадался он. — Ты молодец, Том, правда, молодец.
И он действительно так считал. Я был очень польщен. Он никогда не хвалил мою работу, если она того не заслуживала. Я протянул ему альбом, и он пролистал его.
— Ты рисуешь только людей или животных, — прокомментировал он, возвращая альбом назад. — А как насчет пейзажей?
— Я рисую их время от времени, но сейчас меня больше интересуют люди.
Отец кивнул.
— Люди — это, конечно, занятно, — сказал он. — Но с ними сложно. Если ты рисуешь их правдиво, без прикрас, они обижаются. С пейзажами меньше мороки. Тогда к тебе ни у кого нет претензий.
Лиз заглянула мне через плечо и увидела как раз ту карикатуру, которую я нарисовал на нее.
— Эй, а это еще что такое! — возмутилась она. — Ну-ка, отдай немедленно, ты, свинья!
Я крепко прижал альбом к груди, чтобы она не вырвала его у меня из рук. Отец рассмеялся:
— Теперь ты понял, что я имел в виду?
Глава VII
МОРЕ ВОЛНУЕТСЯ
В ту ночь я лежал в своем спальном мешке, прислушиваясь к шуму ветра и плеску волн, в то время как остальные мирно посапывали рядом.
А я не мог заснуть. Мне почему-то казалось, что я вообще никогда больше не сомкну глаз.
Вечер прошел просто чудесно. Все, кажется, успокоились и перестали считать отца таким пугалом, каким он поначалу им представлялся. Да и он расслабился. Он оставил свои попытки стать членом нашей команды и стал самим собой. А это было просто отлично.
Но теперь смех и болтовня стихли. Свет погасили. Все погрузились в сон. Я остался наедине со своими мыслями и все думал и думал о море, которое шумело за стеной. Мне представлялось, что наш дом вместе с нами, пленниками, вдруг медленно соскальзывает в воду и волны уносят его прочь.
Я смутно припоминал документальный фильм, который видел по телевизору, о том, как на дне океана нашли огромный затонувший лайнер. Думаю, это был «Титаник» или что-то вроде того. Туда спустили съемочные камеры и нескольких парней в крошечном металлическом батискафе, к которому был прикреплен трос.
В ярком свете прожекторов можно было разглядеть ржавчину на обшивке судна, глубоко завязшего в иле. Там, где оно напоролось на айсберг, зияла огромная пробоина.
Главной задачей было вытащить все произведения искусства и ценности, которые затонули вместе с кораблем, но я сейчас думал о пассажирах, которые погибли в морской пучине.
Море. Ты всесильно.
Должно быть, в конце концов меня сморил сон, потому что, когда я открыл глаза, мастерскую заливало солнце. Ослепительный свет бил мне прямо в глаза. Я огляделся по сторонам. Все, кроме меня, продолжали дрыхнуть.
А вчерашние страхи стали не более чем туманным воспоминанием. Я поднялся и схватил свой альбом. Выскользнув на улицу через незапертую стеклянную дверь, я зашагал по причалу, чтобы полюбоваться видом утреннего залива.
Морской Старик уже сидел с удочкой на своем излюбленном месте. Вода прямо бурлила вокруг лодки, столько там было рыбы, которая так и просилась на крючок. Везет же некоторым.
Я начал делать набросок этой сценки, пытаясь передать на бумаге движение — то, как он забрасывает удочку, как по воде расходятся круги и как чайки носятся над морской гладью.
Закончив, я пошел в дом и в гостиной обнаружил, что отец рисует то же самое. Краски на его картине были замечательные, кистью он владел прекрасно, но что-то в его работе мне не понравилось. Может быть, то, что на его картине не было и намека на движение. Она была застывшая, как натюрморт или фотография. Я видел, что она неплохая, но я бы так никогда не нарисовал, даже если бы научился писать маслом так же хорошо, как отец.
Может, в этом и заключалась разница между папой и мной. Отец нашел здесь, в Баньяне, счастье и покой с Фей, он наслаждался близостью моря. Привали ему миллион долларов, он скорее всего остался бы здесь и занимался тем же, чем раньше: ходил бы гулять, ловил рыбу, рисовал или просто бил баклуши. Он нашел свое место под солнцем.
Совершенно очевидно, что я совсем на него не похож. Я непоседливый и беспокойный по натуре. Если бы у меня был миллион долларов, я бы, пожалуй, здорово помучился в поисках разных способов побыстрее спустить эти денежки.
— Неплохо, да? — Лиз зевнула.
Я обернулся и обнаружил, что она разглядывает из-за моего плеча папину картину.
— А вот это — мой вариант, — я кивнул на свой альбом.
— А что означают эти линии, которые отходят от его рук?
— Это показано, как он ловит рыбу.
Лиз изучала мой набросок, склонив голову набок.
— А этот тоже ничего, — наконец решила она. — Правда, действительно здорово. Но они очень разные, да?
Я сравнивал два рисунка, поставив их рядышком. Один прилизанный, классический, законченный. Другой — весь из штриховых линий, полный энергии, но сырой.
— Да, — вздохнул я, — совсем разные.
