улицу. Выбежав на прохладу весеннего дня, он остановился, озираясь вокруг. Невероятным был тот факт, что всегда оживлённая в послеобеденное время, лужайка перед входом, была безлюдна. Занятий не было, но куда запропастились все учащиеся, улучавшие любую свободную минутку, выйти и побродить под лучами весеннего солнца? Генри, чувствуя тревогу, оглядывался по сторонам и в дальнем конце аллеи заметил чью-то удаляющуюся фигуру. Интуитивно поняв, что это Влад, Генри бросился догонять его. Отбежав на некоторое расстояние от учебного корпуса, он почувствовал спиной чейто взгляд. Остановившись на мгновение, как от толчка, он оглянулся. В дверях корпуса, сложив руки за спиной, покачиваясь на носках вычищенных до блеска сапог, стоял, улыбаясь, Людвиг Юшкевич. Генри, моргнув глазами, словно прогоняя наваждение, снова посмотрел на порог училища, но Людвига уже не увидел. «Что за наваждение?! Прямо какая-то навязчивая идея!» подумал Генри и бросился догонять друга.
Влад то шёл, то бежал. Когда Генри окликнул его, он оглянулся и побежал ещё быстрее.
— Я не желаю видеть тебя! Оставь меня в покое! — кричал на ходу Влад. Генри едва удалось догнать своего друга. Поймав Влада за руку, он развернул его лицом к себе и, схватив за плечи, встряхнул.
— Ты сошёл с ума! Твои обвинения не имеют под собой никаких оснований! Посмотри, посмотри сюда! Это абсолютно пустой листок! Что тебе там привиделось? Я смог только прочитать последнюю фразу, но она странным образом исчезла, как только солнечные лучи попали на неё. Это чей-то дурацкий розыгрыш, нелепая, злая шутка! Я ни в чём не виноват перед тобой! Опомнись! — кричал Генри, тряся друга за плечи.
Влад, как тряпичная, бесформенная кукла, мотал головой из стороны в сторону. Когда Генри перестал трясти его, он поднял на него глаза, полные слёз. Генри отшатнулся, лицо Влада представляло собой смертельную маску: безжизненные, мутные глаза, серая бледность и бескровные губы. Было совершенно очевидно, он находиться сейчас в пограничном состоянии, между жизнью и смертью. Генри, не зная, что делать и что сказать другу, молча показал ему чистый листок. Влад, невидящим взглядом, смотрел не на листок, а куда-то, сквозь Генри.
— Нет, ты должен смотреть и видеть, что та надпись исчезла. Я не при чём. Да пойми же, наконец, это всё обман, просто обман зрения. Всё обстоит совершенно по другому, — Генри сначала хотел рассказать Владу о письме Камиллы, но, видя состояние друга, решил промолчать сейчас, понимая, что всё сказанное будет истолковано иначе.
— Давай вернёмся. Тебе надо успокоиться и прийти в себя. Влад, мой добрый Влад! Как ты мог подумать, что я причиню тебе такую боль. Пойдём, пойдём к ребятам, — Генри потянул Влада за руку.
Влад, еле передвигая ноги, двинулся следом. Генри, приобняв его за плечи, начал что-то говорить и говорить ему, плохо понимая смысл своих слов. Он только нутром чувствовал, что молчать сейчас губительно для них обоих. Нёс околесицу, болтая, как гимназистка. Влад, по всей вероятности, совершенно не слышал его, он то улыбался, то хмурился. Потом остановился и посмотрел на Генри долгим взглядом. Генри, смутившись под этим пристальным взглядом, опустил глаза.
— Влад, помнишь, я говорил тебе о своём сне. И твой сон вторил моему. Здесь причина и подсказка. Это письмо подделка, фальшивка. Нас просто хотят поссорить, хотя я чувствую, тут заложен более страшный смысл. Ты должен верить мне. Я не могу сейчас многого рассказать, ты всё равно, в этом состоянии, не сможешь понять. Просто, успокойся сейчас. Давай вечером всё обсудим.
— Да-да, конечно, конечно. Вечером, именно вечером, — тихо, еле слышно, сказал Влад и остановился, — оставь меня, я хочу побыть один. — Нет, я не могу оставить тебя одного. Ты не должен сейчас быть один.
— Ты совершенно напрасно беспокоишься, я в порядке. Я верю, не ты был причиной, но правду слушать не хочу. Просто мне надо обдумать то, что произошло. Иди, я поброжу по лесу, не хочу ни кого видеть, — сказал Влад, повернулся и пошёл в сторону леса.
Генри посмотрел вслед своему другу, согнутые плечи которого содрогались от рыданий. Не зная, как поступить, Генри стоял в замешательстве. Он чувствовал, нельзя оставлять Влада наедине с его болью, но и слова казались сейчас бессмысленными. Смотря на удалявшуюся фигуру друга, он подумал: «Может и правда, он сможет сам справиться с этим? В одной книге были такие строки: не осуждайте влюблённых, не глумитесь в своих высказываниях над их выбором. Шанс, данный амуром, не подлежит разбору и осмеянию. Не гневите маленького посланника небес, иначе его стрела, пропитанная нектаром любви, нежности и самоотверженности, превратится в стрелу, несущую яд ревности, отчаяния, подозрительности, тоски и вечной неудовлетворённости. Даже если вас не слышит влюблённая пара, это не говорит о том, что вас не слышит Амур. Будьте осторожны в словах, никто не застрахован от того, что подобная ядовитая игла не проткнёт в отместку и ваше сердце» и пошёл к учебному корпусу. По ступеням спускались несколько сокурсников и что-то обсуждали. Подойдя к ним поближе, Генри прислушался к теме их разговора. Юноши говорили о том, что в училище из министерства приехала комиссия с проверкой. Они будут сидеть на занятиях и наблюдать, как будущие выпускники готовятся к экзаменам. И действительно, до выпускного оставалось всего двадцать дней. Все были в предвкушении взрослой жизни, которая готовила массу сюрпризов. И тут, среди разговора, кто-то сказал, среди членов комиссии есть и недавний выпускник их училища. Он-де, занял в министерстве, вполне приличную, должность и будет принимать экзамены по военному делу. У Генри, там, где было сердце, возникла пустота. Он всё понял. Чувствуя, нельзя терять ни минуты, он бросился в лес искать Влада. Как сумасшедший бегая по лесу, он срывающимся до хрипоты голосом, звал друга. Ответа не было. Ноги сами вынесли его на ту поляну, на которой, ещё несколько дней назад, сидя на раздвоенном дереве, он разговаривал с Юлианом о высоких материях, предназначениях и миссиях. Жуткая, чудовищная картина предстала перед глазами Генри. На высоком суку, растущем от той части, которая тянулась к солнцу, повесившись на форменном ремне, болтался Влад. Носки его сапог, всего какой-то сантиметр не доставали до той части дерева, которая росла параллельно земле. Скрюченные, в смертельной судороге, пальцы сжимали петлю, словно в последнее мгновение он пытался ослабить хватку бездушного кожаного ремня. Ноги Генри, в миг сделавшиеся ватными, подкосились, он упал на колени, уткнувшись лицом в траву. В бессильной ярости, молотя по земле кулаками, он плакал, захлёбываясь пылью:
— Влад! Боже мой! Что ты наделал?! Как ты мог?! Как теперь мне жить с этим?!
Услышав приближающийся людской гомон, он приподнял голову и оглянулся. К нему подбегали ребята, с которыми он говорил на ступенях. Они, видя состояние Генри и выражение его лица возле училища, почувствовали недоброе и бросились за ним вдогонку. Все остолбенели от увиденного. Каждый понимал, что уже ничего исправить нельзя. В едином порыве, ребята подошли к дереву, но не знали, как подступиться к висевшему телу Влада. Никто, никогда в жизни ещё не видел столь страшной картины. Кто-то из них влез на дерево, чтобы ослабить петлю, остальные приняли мёртвое тело внизу. Самые крепкие взяли с четырёх сторон, и процессия двинулась в сторону училища. Генри поддерживал голову друга.
На парадной лестнице учебного корпуса стоял почти весь состав училища. Все расступились, освободив проход. Кто-то поставил в коридоре стулья, тело Влада положили на них. Курсанты, обступив со всех сторон, молча смотрели на чудовищную правду смерти. Она была первой, неожиданной, нелепой, поэтому повергла в шоковое состояние всех. Генри чувствовал на себе недоумевающие, вопросительные взгляды товарищей. Подняв голову, он оглядел мутным взглядом ребят. От сиюминутных объяснений его спасло движение в конце коридора. В звенящей тишине шаги начальника училища и нескольких офицеров звучали как громовые раскаты.
— Что здесь происходит? — голос полковника Малиновского вывел всех из оцепенения, — я повторяю, что происходит?
— Мы нашли его в лесу, — тихо сказал кто-то.
— Кадет Яровский, мне кажется, вы были дружны с Загорвовичем. Жду вас в своём кабинете для объяснений, — громко и чётко произнёс полковник, повернулся и чеканным шагом пошёл назад по коридору.
Но Генри было не до разговоров. Первое замешательство, отчаяние и боль теперь сменились яростью. Он твёрдо знал, что должен сделать сейчас в первую очередь.
Он выбежал из корпуса и бросился в соседнее здание. Словно по наитию, ведомый чьим-то указанием, он взбежал по лестнице на второй этаж, безошибочно распахнул дверь одного из кабинетов и остановился. Возле окна, сложив руки за спиной, покачиваясь на носках, стоял Людвиг Юшкевич.
— Ну, что же вы, входите. Я ждал вас, — не поворачиваясь, сказал он. Генри, с горящими от
