надо учить, а меня ждут мои неотложные дела. Тренируйтесь, трудитесь над собой и придёт умение и навык. Что-то я приустал, неужели старость подкралась так не заметно?
— Ну что вы, дай бог каждому иметь такой заряд бодрости и оптимизма, как у вас, — улыбнулся Генри.
— Мне кажется, вы льстите мне, но всё равно это звучит обнадёживающе, — хитро прищурился Юлиан, — приходите завтра, мы с вами будем говорить и рассуждать на разные темы. Хочу услышать о ваших дальнейших планах на жизнь. До встречи, Радужный Адепт, — поклонился Юлиан.
— Спасибо, спасибо вам за всё, — не скрывая грусти от вынужденного расставания, сказал Генри и вышел из оранжереи.
Он бродил по аллеям парка и вспоминал детские годы, проведённые в родном доме. Вышел на берег моря и долго смотрел на медленно катившиеся к берегу волны. Нагнулся и поднял маленький кусочек янтаря, вынесенный волной. Вспомнил, как просил мать отпустить его на берег, чтобы собрать побольше таких камешков и принести ей. Перед глазами ярко всплыло лицо матери. Она улыбалась какой-то усталой и вымученной улыбкой. «Мамочка, любимая моя, родная. Я чувствую, как тебе тяжело сейчас. Сердцем и разумом чувствую. После разговора с Акзольдой я понял это. Хотя ты была нездорова, но всё случилось так, как случилось. Не знаю как, но я постараюсь тебе помочь. Я буду просить и умолять, чтобы они проявили снисхождение. Как мне вас не хватает именно сейчас, когда я на пороге великих открытий. Дорогие мои, светлая вам память, да упокоятся ваши души с миром» думал Генри, сидя на берегу. Сумерки накинули свою тень на всё вокруг, природа стала вздыхать и готовиться к ночному отдыху. Генри встал и медленно пошёл в сторону дома.
В усадьбе было тихо и безлюдно. Слуги уже спали и только старый дворецкий ждал Генри возле камина.
— Что же теперь вы будете делать, мсье Генри? — тихо спросил он.
— Я пока не решил, мне нужно подумать. У меня ещё не кончился отпуск, старина, — Генри обнял дворецкого и сел в отцовское кресло, — идите отдыхать, сегодня был трудный день для всех нас.
Он долго смотрел на огонь камина. Его мысли витали далеко. Одна половина его сознания была здесь, в этом доме, среди знакомых с детства вещей, напоминавших о матери и отце. А другая была уже там, где билось сердце той единственной и далёкой сейчас. Нет, это не было кощунством, как может раздражённо сказать кто-то: «только отца похоронил, не пребывает в тоске и печали, а предаётся своим любовным мечтам». Но это не так, он скорбел, но то понимание и успокоение, которое смог вселить Юлиан, помогло принять всё происшедшее спокойно. А кто установил степень траурного приличия? Каждый, в меру совершенства и зрелости своей души, смотрит на приход смерти по-разному. Отсутствие рыданий и истерик, ещё не признак чёрствости и равнодушия. Смерть близких, родителей, детей можно достойно встретить и принять лишь в том случае, когда разум, душа и сердце не будут соревноваться в измождении биологического тела. Они должны объединиться в усилиях, дать каждый свою частичку великой памяти времён, создав формулу понимания. Конечно, можно размахивать руками, биться лбом и уличить нас в холодности этих рассуждений. «Как — спросите вы, — спокойно и рассудительно принять смерть своего ребёнка, сколько бы лет ему не было?!». Это действительно, тяжело и чудовищно. Разрывается сердце на части, мутится разум, душа сжимается в крошечную точку, которая, болезненным пульсом, отдаётся в каждой клетке тела. «Кровинушка, дитя моё, моя кроха, мой лучик света! Господи! За что?! Он не видел жизнь, не успел любить, ещё не испытал многого?! Почему, почему господи?! Лучше я, лучше бы меня забрал ты!!» стучит в висках. Но не вините ни бога, ни чёрта в этом. Кто знает, что там, после жизни и кому повезло больше? Или нам, жить и проходить свои этапы, или им, уже свободным? Может то многое, неиспытанное, что мы привыкли считать чудом радостей или горестей жизни и не нужно было им? Разве мы можем с твёрдостью утверждать, что это самое прекрасное и лучшее? Не исключено, они уже узнали о смысле всего больше, чем мы? Может эта наша боль и горечь и нужны для того, чтобы исцелить и очистить нас? Посмотрите в их глаза. Они ещё не замутнены алчностью, злобой, ненавистью, завистью, как наши. Их глаза чисты и непорочны. Запомните эти глаза и проживите так, чтобы в момент вашей смерти ваши глаза стали такими же, как у них. Просите, просите бога, проведение, Высший разум, все энергии вместе взятые, всё то, что наблюдает за нами и ведёт нас по этой жизни о том, чтобы порядок ухода в другую жизнь не нарушался. Смерть родителей — это тоже боль. Мы лишаемся той светлой теплоты и нежности, которая, как мягкое, пушистое покрывало закрывает нас от всего. Если смерть забирает родителей у нас, когда мы ещё малы и несмышлёны, она вызывает детские слёзы обиды и растерянности от наступившего одиночества в огромном мире. Они обжигающими ручейками оставляют маленькие следы на наших щеках и высыхают со временем. Нам остаются детские воспоминания и снимки в семейных альбомах. Потом жизнь кидает нас в свой водоворот и вся эта детская боль и непонимание медленно растворяются в нём. В лучшем случае, но, к сожалению, не у всех, это детское одиночество вырастает в трепетную заботу о своих детях, а некоторых оно очерствляет, переходит в холодность и безразличие к тем, кому мы даём жизнь. Смерть родителей в тот момент, когда мы уже становимся взрослыми, столь же печальна. Но это печаль уже другого характера. Теперь мы уже перестаём быть детьми и нам не с кем поделиться своими радостями и горестями. Нам уже не куда преклонить голову, не кому поплакаться, чтобы нас пожалели и погладили по голове. До самой нашей старости, если живы родители, мы ещё чувствуем себя детьми. Но когда они уходят, то значит, и наш уход, хочется надеяться далёк, но уже стал близок. Теперь мы начинаем понимать, что многого не сделали для них, не часто баловали своим вниманием, что-то упустили, не додали им своей любви. Порой, обижали незаслуженно, были грубы и несдержанны. Яркие воспоминания бередят наши души и мы, запоздало, просим прощения, надеясь, они услышат нас сверху. Может так и будет, а может, мы так и останемся неуслышеными. Но не теряйте надежду, просите бога, чтобы он дал вам это умение вымолить прощения и за них и за себя. Генри не заметил, как нежная истома сна окутала его сознание, погрузив в сладкую дремоту. Во сне он увидел родителей. Сначала ничего не предвещало этой встречи. Он увидел себя в чудесном сосновом бору. Огромные, корабельные сосны тянулись в высь, к лазурному, безоблачному небу. Щебет птиц и лёгкое дуновение ветерка, всё как в жизни.
Генри бродил по лесу, под ногами хрустела старая хвоя и опавшие шишки. Он просто гулял, без раздумий и определённой цели. Он вышел на опушку. Впереди, сколько хватало глаз, зелёная трава и разноцветье приятно ласкали взор. То холм, то равнина, а далеко, впереди, был виден совершенно другой, нереальный лес. Не видно было деревьев, а какая-то, общая, зелёная стена. Но, вдруг, совершенно неожиданное, всё изменилось. Исчез диск солнца, небо стало серым, сзади пропал тот лес, из которого Генри вышел на поляну. Тот, далёкий лес, стал ближе, буквально, в нескольких метрах от него. Генри сделал шаг, но что-то остановило его. Непостижимым образом, в миг, единая поляна разделилась надвое. Откуда не возьмись, появился странный, подвесной мост с верёвочными перилами. Он протянулся до противоположной, зелёной стены-леса, был на уровне земли и нависал над молочно-белой пеленой тумана. Казалось, что она просто стелется по полю, но там, где был мост, под ней чувствовалась бездонная, немыслимой глубины, пропасть. Глубину этой пропасти Генри смотрел уже не со стороны. Он оказался на самом краю этой засасывающей, гулкой и чудовищно-бездонной расщелины, противоположный край которой едва угадывался за мглистой пеленой. Нет, её нельзя было перескочить. Всё внутри Генри сжалось от животного страха. Ужас настолько овладел им, что казалось, ещё миг и он просто испариться, превратиться в маленькую песчинку, травинку, букашку, если они тут есть, чтобы только остаться на этой стороне, не сгинуть, не упасть в эту глубину. Хотя он крепко стоял на ногах и твёрдо знал, что ему не нужно было идти на ту сторону, он не сорвётся вниз, но этот мимолётный взгляд в пугающую бесконечность внушил ему страх и отчаяние за тех, кто падает в этот ужас. В голове, неизвестно откуда, появилось знание, что найти другой, более безопасный переход, невозможно. Его просто не существует. Эту бездну можно перейти только по мосту, который выглядел вполне внушительной твердыней. Но в этом прохождении не нужны навыки циркового эквилибриста, отменное здоровье и бесстрашное сердце. Чтобы пройти над этой пропастью нужно другое. Если в жизни вы не отяжелили свою душу, свой божий дар тем, что превращает её из нежного, розового куста, в сплетение сухих веток чертополоха. Если вы поступали в той или иной жизненной ситуации так, что вам теперь не стыдно взглянуть в глаза богу, то есть надежда на лёгкость этого пути. «Судить нас будут по тому, как жизнь свою прожили, с чем пришли к божьему порогу». Но не ждите помощников и страховки на этом переходе. Вы будете здесь один на один со своей ношей. Вам никто не протянет руку поддержки. Вы сами здесь для себя и адвокат и прокурор. На этом пути вся ваша жизнь, до мельчайших подробностей, промелькнёт перед вами, облегчая или усложняя дорогу. Пока вы поступали по
