– Но все ли они горят столь яростным желанием...
– Что и вы некогда ко мне? Трудно сказать, мадам.
Зрители разразились хохотом. Абдиэль пошел боком. Лицо Мег залила краска, словно вспыхнула огнем бумага.
– Вот пусть, пусть лошадь сбросит вас, так вам и надо! – В голосе ее, как ни ужасно, слышались не только гнев, но и подлинное страдание. – Будь ты проклят, вероломный, наглый ублюдок!
– Принимаю на свой счет и «наглого», и «ублюдка», но позвольте мне, мадам, опровергнуть вас в одном: ни одна лошадь – даже эта – не сможет выбросить меня из седла.
И, искушая судьбу, он переложил поводья в одну руку и начал расстегивать камзол. Копыта гнедого заскользили по камням, когда Дав принялся бросать содержимое своих карманов – пистолет, табакерку, серебряные часы с двойной крышкой от Джозефа Антрема в Лондоне – своему конюху, который стоял разинув рот среди толпы. Заставив Абдиэля сделать небольшой круг, Дав умудрился вылезти из рукавов камзола, совершив подвиг не из легких.
– Прошу вас, сожгите уж и этот камзолишко заодно, мадам. Мне никогда не нравился покрой. – Он кинул ей камзол с широкими полами, затем сорвал с головы треуголку. – А шляпа совершенно вышла из моды!
Мег поймала треуголку, и зрители радостно взвыли. Теперь в ее глазах таился сдерживаемый смех, словно его дикие поступки показали ей всю нелепость ее собственных.
– Вам, сэр, придется померзнуть зимой!
– Без вас или без моего камзоле, мадам? Какое чертовски уничижительное сравнение! – Чувствуя, что еще чуть-чуть, и воцарится хаос, он сорвал с себя жилет и, подняв в воздух, с подчеркнутой мрачностью принялся рассматривать розы, вышитые серебряной нитью на шелке цвета слоновой кости. – Но вот жилет? Увы, он мне весьма нравился. Но пусть и он горит, всенепременно!
– Вы не можете так поступить! – крикнула вдруг Мег.
– Вы полагаете, мадам? Но как можно не дать такую славную пищу бульварным листкам...
Жилет полетел в огонь. Зрители восторженно завопили, когда Абдиэль встал на дыбы. Чтобы снять рубашку, Даву придется выпустить поводья из обеих рук, и все с ужасом ждали.
В глазах Мег сверкал веселый страх, когда фыркающий конь опустил наконец копыта на булыжники мостовой.
– Вы, сэр, с ума сошли! Вы обезумели! Жеребец убьет вас!
– Что вы готовы прозакладывать, мадам? Еще одну ночь изысканных наслаждений?
– Мои ночи не для того, чтоб держать на них пари, а вот ваша смерть станет верным закладом, если вы не спешитесь сию же секунду.
– Я взял за правило никогда не слезать ни с какого существа, которое оседлал, если сам не захочу.
Грянул оглушительный хохот, не уступавший пушечной пальбе. Мускулы жеребца конвульсивно задергались, с удил полетела пена, а четыре подкованных железом копыта отчаянно загремели по мостовой. Дав удерживал гнедого на самом краю, твердыми движениями рук и ног стараясь внушить животному уверенность: «Спокойно, мой храбрый друг! Все в порядке, Абдиэль. Доверься мне».
Жеребец несколько успокоился. Дав чувствовал, как он понемногу расслабляется, ощущал его состояние через поводья, через седло. Он подал знак конюху. Мальчишка подбежал и схватил удила, и Дав получил возможность соскочить с седла. Потянув за собой конюха, жеребец, скользя копытами, попятился – все в нем выглядело прекрасно, выгнутая шея, раздувающиеся ноздри, испуганный глаз.
– Можно подумать, что вы души не чаете в своем адском гнедом, – заметила Мег.
В голосе ее прозвучало некоторое сожаление и вместе с тем немыслимой силы решимость.
– Так как вы сами, мадам, разыскали для меня этого гнедого – не знаю уж, в аду ли, не в аду, – то, пожалуй, я и правда души в нем не чаю. Вы согласны, что проиграли пари? Я все еще жив.
– Какая жалость! – Мег подождала, пока напряженное молчание толпы не сгустилось. – Бульварные листки не смогут все же козырять вашим триумфом, сэр, потому как козыри по-прежнему у меня на руках. Мой костер производит жара больше, чем можно надеяться найти в вашей ледяной постели.
Все лица повернулись к нему, ожидая, что вот сейчас Дав нанесет смертельный удар.
Однако он отвесил поклон.
– В делах сердечных, мадам, леди всегда права. Если я не смог любить вас так, как вы того заслуживаете, то я совершил большую потерю. И позор для меня, что я сам давным-давно не избавился от столь неприглядного гардероба. Примите заверения в моем почтении, леди Грэнхем, равно как и в моей вечной признательности. – Он взял ее руку и поцеловал ей пальцы. – В том числе и за Абдиэля, хотя этот жеребец был чертовски близок к тому, чтобы сделать из меня всеобщее посмешище. .
Мег засмеялась. Дав же, оставив толпу в полном изумлении, широким шагом вошел в свой дом.
Две потери: и весь гардероб, и, что гораздо важнее, благосклонность дамы, которая ему отнюдь не безразлична. Еще одна потеря, и будет три. Ведь, кажется, говорят, что беда никогда не приходит одна, а Бог троицу любит.
Прихожая зияла пустотой – совершенно невероятно, но из прислуги здесь не осталось ни одного человека.
Ни души и в гостиной, и в столовой, и в его кабинете. В подвальном святилище повара и поварята продолжали спокойно работать, не ведая о возмутительных происшествиях в верхних покоях. Двух своих лакеев Дав обнаружил запертыми в буфетной дворецкого. Он не стал утруждать себя расспросами, а, освободив униженных и суетящихся лакеев из буфетной, пошел прямо в свою спальню.
Был ли он влюблен в Мег? Временами да, разумеется, считая такие чувства слабой стороной характера, но он никогда не испытывал желания вступать в сексуальные отношения по хладнокровному расчету, уж тем более в отношения, которые он предпочел бы скрыть от глаз большого света. Его репутация дала ему доступ
