Именно в такие моменты наши образные переживания, эмоции, желания и ценности усиливают свою интенсивность, и мы в наибольшей степени осознаем психическое в его сущностной форме. Происходит высвобождение внутренней божественной самости, той самой искры священного света, которая скрывается внутри человеческой личности. Хиллман полагает, что сам момент деконструкции устоявшихся идей в психологии или где-то еще обеспечивает нас условиями для психического откровения.
Глубина души
Для Хиллмана конечная психологическая ценность, даже конечная ценность в общем понимании, представляет собой реализацию и углубление души в ее наиболее широком смысле.
Цель Хиллмана, которую можно определить словом «мистическая», означает радикальный отход не только от медицинской модели психоанализа, но и от тех гуманистических моделей, в которых психологи, отвергнув термин «лечение», продолжают исповедовать идеи самоусовершенствования, самореализации, благополучия, понимания или просвещения в качестве задач проводимых ими терапевтических процедур (Moore, 1991). Для него задача психологии заключается в самом углублении смысла и переживаний; любая иная цель, будь то лечение в медицинском понимании этого слова, гуманистическая самореализация или духовное просвещение, неизбежно будет отвлекать нас от выполнения основной задачи, стоящей перед человеком как обладателем смысла и носителем значимости.
Хиллман придерживается тех взглядов, при которых конечной ценностью является устремленность к Богу внутри. Однако, в более обобщенной форме, он полагает, что любая область человеческой деятельности должна быть наполнена смыслом и значимостью, а все действия человека направлены на одухотворение и усовершенствование мира.
Хотя здесь и скрыт упрек Хиллмана в сторону гуманистической психологии, у него, тем не менее, весьма много общего с гуманистической традицией. Самореализации, как ее описывают Маслоу и другие, несомненно, сопутствует углубление переживаний и смысла, и ряд психоаналитиков, причем разных направлений, — Уинникот, Бион, Лакан — рассматривают «целостность», «лечение» и «самоусовершенствование» как процессы и понятия, неотъемлемые от анализа, проводимого с целью достижения открытости, что необходимо при самых основополагающих и подлинных человеческих переживаниях. Для перечисленных авторов, как и для Хиллмана, целью человеческой жизни служит не счастье и не разум, а то, что, следуя Библии, можно назвать переживанием, испытываемым «от всей души и всеми силами», независимо от того, насколько это переживание будет противоречивым, обидным или патологическим.
Образ как язык души
Хиллман разрабатывает свой подход к психологии души, основываясь на психологии образа.
Он настаивает на том, что приближение к душе как психическому комплексу происходит путем «прилипания к образам», постоянной привязки к ним, наподобие присказки при игре в преферанс — «карты к орденам». Унаследованные образы в любом представленном психическом содержании являются фактами этого содержания, в том, как они представляют сами себя, но в этом случае они представлены изобразительно, фигуративно, а не буквально. Рассматриваемые с этой позиции факты становятся метафорами — метафорами, говорящими о душе. Правило «прилипания к образам» в любых содержаниях служит для оценки имагинативной и креативной деятельности души на ее же собственном языке. «Прилипание к образам» в той или иной ситуации также изменяет обычную траекторию психологического значения, которое она имеет.
Психологическое значение перестает быть чем-то, что располагается внутри индивида, как-то внутренние чувства или мысли, и становится чем-то, внутри чего помещен сам индивид и чем он, индивид, поддерживается: обеспечивается, защищается, противостоит, удовлетворяется, претерпевает и пр. Душа перестает быть содержимым и становится содержащим, вместилищем, контейнером. Такое обратное изменение порядка местоположения или траектории психологического значения — меня внутри него, а не его внутри меня — требует того, что Хиллман называет «психологической верой», которая и является верой в образ (Фома неверующий).
Психологическая вера в образ аналогична легендарной вере Авраама, когда бог призвал его пожертвовать своим сыном Исааком. Здесь требуется готовность пожертвовать тем, что тот или иной человек полагает самым дорогим для себя, включая, прежде всего, наиболее дорогую для человека позицию Эго в соответствии с требованиями автономной, иррациональной и зачастую безжалостной, большей, по сравнению с ним, силы.
Специфика подхода Хиллмана состоит, однако, и в том, что он считает инструментом, помогающим формировать или созидать душу, не анализ и рациональную логику, а воображение и фантазию. Одной из наиболее важных исходных позиций Хиллмана в психологии является его идея о том, что образы и фантазии души следует оставлять в качестве таковых и их не следует анализировать или переводить в концепции, понятия и идеи. У Хиллмана дневные образы и сновидения, а в вербальной плоскости истории и мифы являются носителями психологической глубины, носителями душевных переживаний. Если мы, например, испытываем восхищение при взгляде на картину или слушая симфоническую музыку, то именно сам зрительный образ или звуки музыки углубляют наше ощущение души, а не анализ и интерпретация воспринятого материала.
Психоанализ усвоил преобладающую в наши дни, но, по мнению Хиллмана, вредную привычку ценить интерпретацию «выше» самого объекта, отдавать приоритет толкованию, а не образу или фантазии. Для Хиллмана подозрителен сам процесс интерпретации, поскольку, переводя образ или фантазию на понятийный уровень, мы укрощаем их, превращаем в нечто известное и лишаем способности устрашать, очаровывать, удивлять или иным способом находить путь к нашей душе и преобразовывать ее.
Обсуждая приснившуюся пациенту огромную ползущую черную змею, Хиллман говорит: в то мгновение, как вы дали змее определение, интерпретировали ее, вы утратили ее, остановили ее движение и пациент уходит от вас, унося с собой мысль, относящуюся к вашей подавленной сексуальности или холодным черным страстям… (Hillman, 1983, p. 53–54).
По Хиллману, задача терапевта состоит в том, чтобы оставить змею на месте. Он хочет, чтобы психика с помощью своих безгранично глубоких образов вывела человека из бездны, оставив его как можно дольше в области неизвестного, поскольку именно таким образом можно по-настоящему начинать психологическую работу.
Персонификация и мировая душа
Хиллман не ограничивает понятие души одним только индивидом или даже человечеством. Он пытается распространить его (и вместе с тем наше понимание психологии, психотерапии и психоанализа) на мир, в широком понимании этого слова, т. е. и на предметы культуры и природу в целом. Используя образ в том понимании, в котором это делали еще гностики, утверждавшие предсуществование души.[12]
А в наше время Хиллман утверждает, что каждая вещь имеет в своей основе искру души. Он предлагает представить себе душу мира как ту конкретную искру, тот зародышевый образ, который проявляется через каждую вещь в своей видимой форме (Hillman, 1982, с. 77).
Согласно Хиллману, психологию следует практиковать применительно ко всем вещам мира, а не только в отношении людей. Фактически, именно мнение, согласно которому только человек обладает психикой или душой, накладывает на человечество невыносимую тяжесть, замыкая нас внутри нашей
