любить и не любить нечто одновременно, возможность полезных и вредных последствий одного и того же явления. Более того, в случае сложных событий и сложных систем их взаимоотношений такие взаимоисключающие тенденции и явления неизбежны. В особенности это касается общественной жизни. И литература, в какой-то мере претендующая на научность, должна считаться с такого рода явлениями. Разумеется, литература вправе использовать все языковые средства, чтобы добиться желаемой цели, и в том числе – преднамеренное нарушение законов логики и искажение законов природы и общества. Но именно как изобразительные средства, а не как материал для серьезного изложения с претензией на образованность и мудрость. Если вы, например, нарушаете законы логики, не подозревая об этом и воображая, будто вы используете новейшие данные и идеи науки, это не будет изобразительным средством литературы. Это будет проявлением невежества или спекуляцией на неких околонаучных идеях. Многие анекдоты построены на преднамеренном нарушении законов логики. Но они тем и хороши, что это известно. Если бы факт нарушения законов логики был неизвестен, анекдоты эти не были бы смешными. Аналогично обстоит дело и с прочими средствами литературы. Например, рассказывают такую шутку. Ты слышал, – говорит один человек, – крокодил проглотил Генерального Секретаря КПСС. И чем это кончилось? – спрашивает другой. Крокодил вторую неделю испражняется орденами, – отвечает первый. В этой шутке явный гротеск. Крокодилы, как известно, партийных вождей не едят. Последних если кто-то и сжирает (да и то не в прямом, а в переносном смысле), так это их соратники по партии. Но эта шутка выражает социологически бесспорную истину: возвеличивание вождей есть необходимый атрибут коммунистического общества. Эта шутка есть средство научной фантастики в самом хорошем смысле слова.
Несколько слов о литературном приеме, который я называю научным стилем образного мышления. Он заключается в следующем. Интересующий вас объект изучается по всем правилам науки, но лишь в той мере, в какой это доступно исследователю-одиночке. Результаты же исследования излагаются в форме художественной литературы особого рода. В литературное произведение при этом включаются теоретические куски, которые приписываются персонажам книги и служат одновременно цели описания этих персонажей. Иногда теория излагается так, что претензия на научность совсем элиминируется или умышленно занижается. С другой стороны, все традиционные средства художественной литературы используются для того, чтобы дать наглядные примеры для общих утверждений теории или конкретизировать их. При этом единство и целостность литературному произведению придает не последовательность и связность описываемых событий, а последовательность и связность идей, свойственные науке.
Одним из необходимых элементов литературной формы для выражения результатов научного исследования в данном случае становится вымысел. Почему это получается? Да хотя бы потому, что само научное исследование в этом случае невозможно без абстрактных моделей, без гипотетических примеров, без пояснений на воображаемых ситуациях. Но если в науке это суть формы и средства научной абстракции, то в литературе такого рода, о которой я говорю, они приобретают свойства художественного вымысла, становятся изобразительными средствами. Так что все конкретные (с точки зрения традиционной литературы) ситуации в моих книгах было бы ошибочно рассматривать просто как запись виденного и слышанного мною. Конечно, я присматривался и прислушивался к происходящему. Но я видел и слышал нечто такое, что само по себе не могло еще стать фактами литературы. Все упомянутые ситуации я на самом деле выдумал. Я выдумывал даже тогда, когда как будто бы были аналоги в жизни. Я лишь опирался психологически на эти аналоги, да и то лишь иногда, а в языковом отношении заново изобретал даже факты прошлого. Оперируя методами науки, я буквально высчитывал логически мыслимые ситуации и типы людей. И порой я сам лишь постфактум обнаруживал совпадение своих вымыслов с историческими фактами и конкретными людьми. А во многих случаях я предсказал будущие события, порою – комические (например, присуждение Брежневу звания маршала и присуждение Ленинской премии за литературные сочинения), порою же – трагические (например, гибель человека, которого многие считают прототипом Певца из «Высот», – А.Галича). Думаю, что ничего парадоксального в этом нет: в литературе лишь вымысел является наиболее адекватным средством выражения жизненной правды, а не педантичное следование фактам истории. Как говорится, не выдумаешь – не поверят.
Я не собираюсь рекомендовать научный стиль мышления всем писателям. Овладеть им, во-первых, не так-то просто. Очень многие люди десятками лет профессионально работают в области социальных наук, а фактический метод их мышления так и не становится научным. И применение его, во-вторых, не всегда целесообразно. Он уместен лишь в тех случаях, когда писатель затрагивает важные социальные проблемы или пытается описать общество в его целостности и внутренней расчлененности, – как органическое целое. Это – лично мой стиль мышления как писателя. Мне кажется, в таких широких масштабах и вполне сознательно в художественной литературе его использовал впервые я. Впрочем, если обнаружится, что у меня были предшественники (а в таких случаях их всегда стремятся найти), я нисколько огорчен не буду. Я лишь скажу, что это – аргумент в пользу тезиса о естественности этого метода для художественной литературы.
Наконец – о фантастике. Фантастика, вообще-то говоря, есть вранье. Но не всякое вранье есть фантастика. Например, когда советская пропаганда утверждает, что в Советском Союзе есть свобода слова, это – вранье, но не фантастика. Но когда классики марксизма, руководители коммунистических стран, бесчисленные теоретики коммунизма и пропагандисты утверждают, что при коммунизме все жизненные блага польются на людей как из рога изобилия и наступит рай земной, это – типичная фантастика. И вранье, конечно. Но вранье специфическое. Вот специфика вранья такого рода и дает нам фантастику. Назову некоторые черты ее. Это – вранье о будущем нашего мира или отдаленных мирах, в общем – о том, чего пока нет, чего никогда не будет, чего мы никогда не увидим и т.д. Это, далее, вранье по законам эстетики. В тенденции – красивое вранье и занимательное в этом качестве. Например, если вы советскому человеку пообещаете каждой семье отдельную квартиру, свободный доступ всем выпускникам школ в институты, дешевое и доброкачественное мясо во всех магазинах, свободные туристические поездки на Запад и т.д., он вам ни за что не поверит. Он скажет, что это вранье, и только. Но если вы будете сулить удовлетворение всех потребностей, развитие всех творческих потенций, жизнь без болезней до пятисот лет, полеты на Венеру, то тут уже будет чувствоваться элемент фантастики, и если люди вам и не поверят (а многие поверят, ибо вы сулите явно невозможное!), то во всяком случае с любопытством выслушают, отнесутся к вашим речам как к литературному творчеству – как к фантастике, причем не столько научной, сколько псевдонаучной.
Но о фантастике можно говорить и в другом смысле, а именно – не как о стремлении наговорить людям всяческой ерунды в привычных литературных формах, а как об определенном литературном средстве сказать правду о действительности. И в истории литературы таких примеров было довольно много – Вольтер, Свифт, Щедрин, Замятин, Оруэлл. Но если правда, которую вы хотите сказать, добыта благодаря приемам научного исследования, о которых я говорил, вы получите новый тип литературы в этом направлении. Я причисляю себя к этому направлению. И если термин «научная фантастика» вообще уместен, то литература этого направления вполне может быть обозначена им.
Брюссель, октябрь 1978 г.
О СОЦИАЛЬНОМ СТАТУСЕ МАРКСИЗМА.
(Доклад в университете Алкала, Испания)
Вопрос о социальном статусе марксизма приобретает особо важное значение в связи с тем, что со всей очевидностью обнаружились отвратительные язвы коммунистического общества, которое строилось и строится якобы по марксистскому проекту. Чтобы разобраться в этом вопросе, надо произвести предварительно по крайней мере следующие различения:
1) между наукой, религией и идеологией;
2) между претензиями марксизма и его реальными делами, между его приспособительной формой и маскируемой его сущностью;
3) между ролью марксизма в условиях, когда определенная категория людей ищет решения проблем
