Совсем тихо, но Слон услышал и рявкнул шёпотом.
— Цыц! А то сам встану!
Гаор улыбнулся и расслабил, распустил мышцы. Почему-то он совсем успокоился, будто и в самом деле теперь всё будет хорошо.
14.03. - 29.03.2002;30.04.2010
СОН ВТОРОЙ
тогда же и там же
Дни катились один за другим, похожие и в то же время разные. Каждый день приносил что-то новое, иногда смешное, но чаще страшное. Гаор старался не бояться, хотя получалось это не всегда. И потом… бойся, не бойся, никуда ты не денешься. Как на фронте. Дальше фронта не пошлют, меньше пули не дадут. А здесь… как это же перекрутить применительно к его нынешней жизни? Что-то не получалось. И ничего лучше услышанного от Бурнаша: 'Жизнь тошна, а милее смерти', — в голову не приходило. Хотя тошноты хватало. Но не настолько, чтоб смерти захотелось.
Сразу после завтрака заговорили о прогулке. Обещать обещали, да обещанного сколько ждут? Гаору рассказали, что на прогулку выпускают во двор, мощёный, правда, так что земли не чувствуешь, но зато крыши нет, пусть через решётку, а небо. И по две камеры зараз выпускают, так что и поговорить можно, и…
Что и, он не узнал. Потому что пришёл надзиратель. Как обычно, все сразу притихли, ожидая распоряжений. Гаор стоял у стены с Чалым и Чеграшом, как раз слушал про прогулки, и обернулся к решётке. Надзиратель — не вчерашний, и не тот, что в первый его день, третий уже — указал на него дубинкой. С внезапно оборвавшимся сердцем он подошёл к решётке. Надзиратель откатил перед ним дверь.
— Выходи.
Чувствуя на спине и затылке множество взглядов, Гаор перешагнул порог. Да, решение необратимо, но вдруг…
— Руки за спину, вперёд.
Его провели по коридору мимо камер, теперь он зачем-то сосчитал их. Три. Вывели через тамбур на лестницу, и повели вверх. Четыре пролёта, а спускали по двум, поворот налево, короткий коридор мимо полуоткрытых дверей, откуда пахло знакомой казарменной смесью запахов гуталина, ружейного масла и сигаретного дыма. Сразу страшно захотелось курить. Курево в паёк не входило, занятые на работах, как ему объяснили, ещё могли перехватить, а камерным неоткуда взять. Были это комнаты охраны или надзирателей, он не успел разобрать. Новый тамбур. Там его номер сверили со списком, передали другому надзирателю и новая лестница. Шесть пролётов. Тамбур. И белый, заполненный больничными запахами коридор. Всё правильно, решение необратимо, а про врачей ему Седой говорил. Так что, подбери раскатанные губы и не мечтай, и не надейся.
Надзиратель остановил его у одной из дверей.
— Стой. Лицом к стене.
Он привычно выполнил приказ.
Надзиратель стукнул в дверь, и её тут же открыли.
— Ещё что ли?
— Да, новообращённый.
— Откуда их столько?! Заводи.
Его ткнули дубинкой в плечо.
— Пошёл.
Он перешагнул порог, оказавшись в маленькой ослепительно белой комнате без окон, и тут же получил хлёсткую пощечину. Удар был абсолютно незаслуженным, и Гаор не так возмущённо, как удивлённо уставился на кряжистого желтолицего мужчину в глухом белом халате санитара поверх мундира с зелеными петлицами. Его удивление и то, что он оставил руки за спиной, как он потом понял, и спасло его от дальнейших побоев. Санитар удовлетворённо хмыкнул и, задав явно риторический вопрос, всё ли понятно, указал ему место у стены.
— Раздевайся.
Здесь уже лежало две кучки грязной мятой одежды, так что дополнительных объяснений не потребовалось. Гаор развязал стянутые узлом на животе полы рубашки, разделся, с привычной аккуратностью сложил одежду на полу и выпрямился.
— Пошёл, — скомандовал санитар.
Следующая дверь вывела его в просторный светлый кабинет. И здесь первое, что он увидел, это окно. Заглядевшись в серое, затянутое тучами небо, он не сразу разобрал, что творится вокруг.
— Подожди, — сказал женский голос, и пинок сзади поставил его на колени.
Опустить голову не потребовали, и он огляделся.
Весы, ростомер, шкафы с лекарствами и инструментами, узкая кушетка, покрытая белой тканью, маленькие столы на колёсиках с разложенными инструментами, стол-каталка с привязными ремнями, стол с картотечными ящиками и другими бумагами. На кушетке лицом вниз лежит голый светловолосый мужчина, спина и ягодицы в ярко-красных поперечных полосах. Выпороли? В центре стоит на коленях голый тощий и, похоже, совсем недавно избитый парень. Оба глаза в сине-чёрных, отливающих в багровое, больших синяках, губы разбиты, и когда он, поскуливая от боли, открывает рот, видны осколки зубов. На бледном лбу красноватое пятно с синей татуировкой: большая точка, вернее закрашенный кружок. Вор — вспомнил Гаор объяснения Седого. Рядом сидел на высоком вращающемся стуле врач и зашивал парню рану на голове. Но… но это женщина! Врач и женщина?!
— Всё, — женщина положила на столик иглу и слегка оттолкнула от себя голову парня, — забирай.
— А ну, пошёл, — сказал санитар.
Продолжая скулить, парень пополз на коленях к выходу.
— Давай, давай, — поторопил его санитар, — ходить не можешь, так в печке полежишь.
Задуматься о смысле сказанного Гаор не успел.
— Иди сюда, — позвала его женщина.
Нет, на коленях он не поползёт, нет, пусть забьют, но перед женщиной он на коленях стоять не будет. Пусть он раб, но мужчина, а она женщина. Гаор встал и шагнул к ней, прикрывая низ живота ладонями.
Женщина с насмешливым удивлением посмотрела на него.
— Новообращённый?
— Да.
Последовал удар по затылку. Да вездесущий этот санитар, что ли? Но ошибку свою Гаор понял и повторил ответ уже правильно.
— Да, госпожа.
В камере ему говорили, что рабу любой свободный — господин. Выговорилось легко, хотя за всю свою жизнь женщину он называл госпожой раза два или три, не больше, и только дурачась.
— Руки убери.
Он промедлил, но вместо удара последовало неожиданное.
— А то я что новое увижу!
Чёрные глаза женщины в сетке морщин смеялись, и он опустил руки вдоль тела.
Оттолкнувшись ногой от пола, она откатила свой стул к столу с бумагами.
— Номер?
— Триста двадцать один дробь ноль-ноль семнадцать шестьдесят три, госпожа.
