рождаются девочки, а мальчики слабы и болезненны. Он знает, по меньшей мере, четыре равных Юрденалам по знатности семьи, где вместо законных наследников растят бастардов, опасаясь, что законные просто не доживут до совершеннолетия. Конечно, это засорение крови, но даже Ведомство Крови всё чаще прощает, вернее, не замечает подобные вольности, лишь бы Наследник не был слишком светлоглазым, а лишние волосы всегда сбрить можно. Юрденалы никогда на это не шли. И не пойдут. Хотя… у него были такие мысли. Волчонок и щенок. Яшен говорил ему, что в волчонке хорошая кровь, вовремя забрали от матери, не дали испортить. А щенок… проблема за проблемой, хотя со здоровьем у Гарвингжайгла всё оказалось в порядке, а характер и ум… при хорошем наставнике исправимо. Сделали же из полукровки…
Яржанг вдруг обнаружил, что он тщательно рассматривает пустое место, вернее сочную тёмно- зеленую листву рядом с портретом сына, но… да, та же история, что и с фотографией. Здесь был портрет волчонка. Таур и это предусмотрел. Рабу не место в родовом древе. Всё правильно.
Яржанг резко отвернулся от величественной картины и подошёл к очагу. Если он сядет в кресло, появится слуга, разожжёт огонь и исчезнет, оставив главу рода размышлять о судьбах рода. О величии его прошлого и возвышении в будущем. Чёрт, неужели он всё-таки ошибся. И тогда в выборе, и сейчас… А ошибаться ему нельзя, слишком много желающих воспользоваться ошибкой Юрденала. Ту ошибку не исправишь. Эту… тоже, решение необратимо, закон не имеет обратной силы, а приказы не отменяются. Подчинение и несгибаемость — заветы предков, огнём и мечом покоривших материк, поставивших на колени племена дикарей, отсортировавших эту волосатую массу и отделивших вредных от полезных. Вредных вырезали, а полезных обратили в рабство. И пятьсот лет неустанно строили величественную пирамиду… Так в чём же его ошибка? У него не было, не могло быть другого решения, ни тогда, ни сейчас.
Яржанг Юрденал стоял, держась за спинку каменного кресла, будто не решался или что-то не пускало сесть в него. Стоявший за портьерой слуга терпеливо ждал следующего движения. 'Скорей бы уже решалась старая сволочь, правда, молодая не лучше. Весь в папеньку, только ещё и дурак. Нет, старик помрёт, придётся увольняться, с молодым пусть другие возятся. Хуже нет, когда над тобой дурак, его глупость тебе же боком. Ну, давай, старый пердун, либо туда, либо сюда', — привычно думал слуга.
И словно почувствовав непроизнесённое, Яржанг Юрденал резко повернулся и вышел из каминного зала.
Плешак был прав. Всё устаканилось. Хотя, конечно, хватало и неприятностей. Недовернёшься бьют, перевернёшься бьют — старая строевая поговорка оправдывала себя и здесь.
Несколько дней Гаору удавалось избегать крупных неприятностей. Правда, он и старался. Пока всех тонкостей не узнаешь, нарушать нельзя. Залетишь там, где опытный проскочит. Метки он пришил, место в строю и за столом больше не путал, Булан к нему не цеплялся, да и с остальными он не то что ладил, а не давал повода к вражде, твёрдо помня: он здесь новобранец. Со всеми вытекающими последствиями. Так что, смотри, слушай, запоминай и не рыпайся. Соседа по столу звали Зайчей, спал он через три койки от него в том же ряду, нижнего по койке Полошей, был тот медлителен и основателен во всём, что делал, но, если надо, умел и быстро бегать, мальчишку с вечно полуоткрытым ртом и изумлённо вылупленными светлыми глазами Тукманкой. Незнакомые слова Гаор просто запоминал, стараясь самостоятельно догадаться о смысле, лезть с вопросами наобум не хотелось. Выплаты ещё не было, и долг Мастаку оставался за ним, но, как он заметил, долги были у многих. Друг другу за игру, в ларёк, тому же Мастаку за новый гребень или ещё какое рукоделие. В ларьке можно было прикупать к пайку.
— Понимашь, паря, — бодро трепался за работой Плешак, — там при погрузке-выгрузке то порвётся что, то сомнётся, али ещё как попортится. Что получше, понятно, в дешёвые отделы скидывают, это не у нас, у нас основной комплекс, тута всё люксовое. И нам перепадает. Что из носильного к Матуне, там уж зашьют, починят и к делу приспособят, а жрачку бросовую в ларёк. Фишки-то дают, — хохотнул Плешак, — их тратить надо. Ты сигарету, скажем, купил, фишку отдал, её тебе же в следующую выплату снова дадут, ты её снова в ларёк снесёшь. Во колёсико крутится! — Плешак восхищённо покрутил головой.
Гаор согласился, что придумано неплохо. В самом деле, даже сигареты есть, в россыпь, зелёненькая за штуку, многие, он заметил, покупали в складчину и курили, деля по затяжкам. Курили в умывалке и, вроде бы, где-то ещё, он не знал, но и не интересовался: ему купить не на что, попросить не у кого. Сигареты были и в пайке, мужчинам пачка на две недели, так что свою он получит ещё нескоро. Тогда всё и узнает.
Постепенно укладывались в памяти лица и прозвища, всякие важные для жизни мелочи. С гребнем оказалось достаточно просто, и Гаор теперь, как и все, умывшись и натянув на бельё комбинезон, несколько раз проводил зубчатой стороной по волосам от макушки к краям. Зубцы сами разбирали и ровно укладывали волосы. Некоторые даже бороду так себе расчёсывали, но у него только короткая и редкая щетина вокруг губ и на подбородке, а на теле ещё меньше. В душе он то и дело ловил на себе взгляды, иногда насмешливые, чаще любопытные. И хотя всё понимал, было это неприятно, и потому старался мыться после всех и, как вытрется, сразу обязательно одевался.
И вот, на чём берёгся, на том и вляпался!
Тот день выдался уж очень суматошным. Привезли много нового товара, часто прибегали из залов, дверь не закрывалась, а под конец пошли вовсе дуры тяжеленные, да такие, что они и вдвоём их с трудом ворочали.
— И на хрена тяжесть такая? — хрипел Плешак, — от неё ж радости никакой.
— Нам точно, — согласился Гаор, перетаскивая неповоротливую громадину через поперечную рельсу, по которой двигалась дверь склада.
Надзиратель, наблюдавший за их стараниями, хохотнул.
— Ну, дурни, дикари волосатые, стационарный энергоблок называется.
Уставший Плешак даже позволил себе высказаться.
— Нам это без надобности.
Надзиратель заржал, но замахнулся, и Гаор с хрустом в суставах вдёрнул контейнер вместе с Плешаком внутрь.
Из-за них они не успели посидеть и отдохнуть, а главное остыть, чтоб не мокрым стоять в строю под холодным ветром, а сразу не переводя дыхания, побежали на построение, и стоя в ожидании обыска, Гаор чувствовал, как по спине и даже ногам у него ползут струйки пота. Тогда он решил выстирать майку и трусы самому прямо сегодня, поскольку помнил, как легко рвётся пропотевшее бельё, а засохшая на нём соль царапает кожу. До утра просохнет, а нет, оставит висеть на трубе, и наденет сменку из тумбочки.
После ужина он переждал толкотню в умывалке, сидя на своей койке и зашивая разошедшийся шов на рукаве комбеза — иначе он теперь комбинезон и про себя не называл — и слушая разговоры вокруг. Из коридора доносились девичьи голоса и смех, но втираться в эти игры он пока не рисковал. Мало ещё знает, заденешь кого ненароком. Да и, как ему тот же Плешак объяснял, с девками без сладкого разговора нетути. Ну, это Гаор и раньше знал. Что с курсантом, что с солдатом бесплатно не гуляют. А вот подмигнуть не той, или отодвинуть не того, это уж серьёзно. Ладно, при здешних порядках он своё ещё возьмёт. Спальни на ночь запираются, но решётки, он их по возможности незаметно, но внимательно осмотрел, без проволоки, так что… другие же устраиваются, ему ещё в камере рассказывали, как через решётки лазят. Мужчинам в женскую, и женщинам в мужскую спальни ход закрыт, и не надзиратели за этим следят, а так, похоже, по — он усмехнулся — рабскому Уставу заведено, все свиданки в коридоре.
— Эй, Рыжий.
— Чего? — ответил он, аккуратно закрепляя шов и обрывая нитку.
— Ты чего ж бабам комбез не дал? Сидишь вон, ковыряешься.
Гаор посмотрел на спросившего, вспомнил его имя, Тарпан, и ответил.
— Я, Тарпан, и сам это умею.
— Мужик, а бабскую работу знаешь? — неодобрительно удивился Тарпан.
Гаор пожал плечами.
— На фронте баб нет, а форму держать в порядке нужно.
— Ну, тады понятно, — согласился, но не одобрил Тарпан.
— Фронтовики, они такие, — вдруг поддержал Зуда, — им бабы ни к чему.
